Петр Краснов - Душа армии

Не уроки Закона Божьего, ибо большинство их не знало. Не изучение религии в религиозно-философских обществах, ибо их тогда не было, да если б и были, народ там не бывает, но привитие веры всем бытом нашей Русской жизни.

Эта глубокая, страстная вера возникла еще тогда, когда бессознательными младенцами лежали они в колыбели и над ними молилась их мать, когда в первый раз из темной, дымной хаты попали они в храм, в сияние золота икон и в блеск свечей. Они восприняли эту веру с молитвой, с крестным знамением, с молебным пением, с постами и розговенами, с исповедью и причащением, с утихшей тоской у могилы близкого человека. Они впитывали веру, как губка влагу, в тысяче мелких, часто незаметных подробностей жизни. Как тело гимнастикой, так они душу свою воспитали и развили в этой вере.

Эту работу наших предков, эту более чем тысячелетнюю правду нашей, нашими дедами созданной, несказанной красоты Православной церкви мы должны отстаивать, не щадя жизни, продолжать и развивать — это наш первый Русский долг.

Насаждая в армии религиозное чувство в ее солдатах, мы должны параллельно развивать в них патриотизм, любовь к отечеству и народную гордость. Мы должны доводить в них исполнение их долга до высшего напряжения — до готовности отдать все: и карьеру, и имущество, и самую жизнь во имя долга. Мы должны развивать в них величайшие воинские доблести — храбрость и мужество!

И это развитие в солдате солдатской добродетели должно идти не только словесным обучением, но так же, как религиозное воспитание человека, — всею жизнью, всем бытом, всем ритуалом военной службы, без которого одними уроками, одним обучением мы никогда не создадим храброго, доблестного воина..

Темный коридор старой бревенчатой казармы. Поздний вечер. Барабан только что пробил вечернюю зорю. Масляные чадящие лампы едва разгоняют сумрак. В их свете тяжелыми и грубыми кажутся шеренги вытянувшихся на перекличку солдат. Тускло мерцают медные Екатерининские каски. Там наметится плечо кафтана, там край тяжелого сапога. Люди устали за день экзерциций, муштровки и караула, люди промерзли на Русском морозе. Веско, медленно и тяжко, точно удары молота по наковальне, бьют слова, упадая на душу чеканящими ударами. Их вычитывает офицер по Суворовскому наказу. Капрал держит ночник над листком с приказом. Эти слова вычитывают после всякого большого ученья, после всякого маневра и ночью перед общей молитвой:

— Субординация, экзерциция… дисциплина… Чистота… здоровье… опрятность… Бодрость… смелость… храбрость… Победа… Слава! Слава! Слава!..

Так вколачивалось в солдатские мозги основание воинской службы и становилось крепким, как молитва.

Субординация… дисциплина… Не только уставы: внутренней службы с его параграфами о начальниках и старших, об отдании чести и внутреннем воинском порядке, дисциплинарный устав с его воинскими проступками и наказаниями и устав караульной службы, — не мелочное их изучение, но мелочное их исполнение действуют на человеческую душу и воспитывают из человека — солдата.

Субординация… В современную армию с партией новобранцев приходят разные люди. Придут простые, честные и верующие люди. Но придут и социалисты, и доморощенные политики, и недоучки, нахватавшиеся из газет и грошовых брошюр грошовой мудрости. Толкуй такому об обязанностях солдата, о его воинском долге! У него своя наука на уме. Он думает, что он все знает, и он привык за словом в карман не лазить. Попробуйте начать объяснять и убеждать, — он сам вам иной раз так разъяснит, что не сразу найдетесь, как ответить. Тут на помощь и является воинский порядок, та субординация, которая заставляет даже окружающую толпу притихнуть.

Команда: смирно!.. Смолкли разговоры. Люди стали в струнку… Вытянулись неподвижно.

— Равняйсь!..

Шеренги приняли красивую стройность. Их мелочно выравнивает унтер-офицер. Опять команда:

— Смирно! Равнение направо!

Головы подняты, повернуты направо. Левое ухо ниже, подбородки кверху. Все глаза на начальника.

Что это? Отдание чести офицеру? Возвеличение молодого «его благородия» перед «серой скотинкой»?

Нет… Это начало той субординации, которая постепенно войдет в солдатскую душу. На одних это произведет впечатление оторопи, огорошит их, собьет их с их горделивой пози ции, где они чувствовали себя «богами», которым все позволено, других заставит серьезнее взглянуть в свое, может быть, слишком приниженное «я», а всех вместе заставит почувствовать себя уже не самими собою, а каким-то коллективным «я», — «взводом», ощутить в себе общую, сильную душу, податливую на внушение начальника, познать себя солдатами.

Чем выше начальник — тем впечатление, производимое им на строй, должно быть сильнее. Музыканты и барабанщики приготовили и продули инструменты. Все встрепенулись. Команды следуют за командами. Люди выравниваются, тянутся, стараются. Строгие подпоручики и поручики обращаются в песчинки, которые то подают на пол-носка вперед, то осаживают чуть-чуть назад. Грозные ротные замерли на своих местах. Старший штаб-офицер волнуется. Наконец — последняя команда:

— Господа офицеры!

Плавно грянул оркестр полковой марш, и перед полком появляется командир полка.

Это не просто человек. Не Егор Степанович, которого вы вчера обыграли в бридж, не толстый старый человек, которому денщик дома снимает сапоги, ибо у него ноги не гнутся, не барин, не буржуй, не «враг трудового народа», но — командир полка. Человек, который со всей этой массой может сделать все, что угодно. Может повести на смерть, может загонять на плацу до седьмого пота, может наградить, накормить, напоить и может заставить терпеть холод и голод.

Это сознание подчиненности командиру сливается со звуками полкового марша, с торжественным рапортом штаб-офицера, с дружным ответом на приветствие первого батальона. Это обряд, это ритуал, который поднимает, волнует, возбуждает какие-то чувства, а в общем внушает толпе веру в начальника, начальнику же уверенность в людях. Уберите эти мелочи, упростите обряд, — и уже не тот станет командир и не тот полк. Суворов был врагом излишней муштры и парада. Суворов был сторонник простоты обучения. Однако, как тонко понимал он этот ритуал появления начальника перед солдатами!

Тут он обдумывал все: свой костюм, аллюр лошади, что и как кому сказать, — самый звук своего голоса.

В Италию на подкрепление армии Суворова в 1799 году прибыли пополнения. Суворов назначил им смотр у города Пьяченцы. Вот как описывает этот смотр и свои чувства очевидец:

«… Все ожидали непобедимого и с нетерпением смотрели в ту сторону, откуда он должен был ехать. Стены города Пьяченцы покрыты были сплошною толпою горожан и раненых французов.