Петр Краснов - Казаки в Абиссинии

— «Ничего не надо покупать, все от раса», сказал один шум.

— «Все от раса», повторил ему другой. И они снова потащили меня через двор в отведенное мне помещение. Это была просторная и высокая комната. С одной стороны было сделано глиняное ложе, накрытое коврами — постель для меня.

Я послал Вальгу за хлебом и яйцами, а тем временем маленькая процессия женщин принесла мне несколько корзин, покрытых красным кумачем — дурго для меня, инжира, тэч и перец.

Я подарил этим женщинам два талера, дал по стеклянному крестику шумам и, в ожидании чая, прилег на ковре.

В открытую громадную дверь был виден двор, весь залитый лунным светом. Белые фигуры проходили мимо, появлялись и исчезали. Откуда-то сверху слышалось пение. Пела женщина. Короткий грустный мотив ее песни повторялся без конца, он журчал и переливался, как лесной ручей между камнями, кончался и снова начинался, полный тихой жалобы. И всю ночь я слышал эту короткую, непрерывно повторяемую песню. Я не знаю ее слов, но я слышал в ней безответную скорбь, жалобы на навеки загубленную жизнь.

И чудилось мне, что я сказочный Иван Царевич, на ковре-самолете прилетевший в волшебное царство. И эти щеголеватые шумы с их кривыми саблями и громадная конюшня и зал, в котором лежал я, все это было так необыкновенно, так пестро и ярко, несмотря на тусклое освещение, что не верилось, что это жизнь, a казалось, что это сон, какой-то чудесный, полный фантазии кошмар… В этот день я был в пути 18 часов 30 мин. и прошел 101 версту.

Вторник 10-го (22-го) марта я посвятил на приведение в порядок своего дорожного инвентаря. Купил фонарь, продал геразмачу мулов, с условием доехать на них до Гильдессы, нанял верблюдов. Мулов проедал по 40 талеров, трех верблюдов нанял по 20-ти талеров за каждого. Навестил Ато-Уонди, повидал Ато-Маршу, был с визитом у Банти и поблагодарил его за помещение и за присланное дурго. В среду хотел выехать в три часа утра, но назначенный сопровождать меня до Гильдессы переводчик раса Маконена, Марк, опоздал и я мог выбраться только в шесть часов. Вальгу так устал, что я его рассчитал и отправил в Аддис-Абебу; Марку дал «Липу», сам сел на «Графа»; на мула Ато-Уонди посадил Фатаму и широким проездом, а местами и рысью, пошел через Гилдесские горы. В 1 ч. 16 мин. пополудни я достиг Беляу, в 3 ч. 45 м. я уже был в Гильдессе.

Рыночный торг был в разгаре. Толпы черного люда передвигались с места на место. Между ними сновали юркие арабы, пронося свертки цветных тканей. Безобразные старухи галласски сидели, поджав ноги, поставив подле корзинки с перцем, инжнрой и луком.

Марк отыскал гильдесского шума и мне отвели для ночлега навес. Едва внесли мои вещи, как навес наполнился абиссинцами. Мне сообщили, что в Гильдессе стоят лагерем англичане; пили мой чай, ели галеты. Шум послал за верблюдами. Черные тучи разразились дождем и крыша из жердей начала протекать — я снова промок и грустный сидел, ожидая верблюдов.

Пришли англичане и позвали меня к себе обедать. Это было тем более кстати, что шум в дурго принес мне баранью лопатку и предлагал ее есть сырою, так как жарить было не на чем. Я провел вечер у англичан и поздней ночью вернулся под свой жидкий навес, лег на ящики и заснул тревожным сном. В дороге я был 9 ч. 45 м. и прошел 62 версты.

Выступить я хотел в три часа ночи, но разве можно это было сделать с абиссинцами? Один спал, другого не могли найти, третий не мог проснуться. Едва в шесть часов утра доискались арабов, верблюдо-вожатых. Их двое — Ахмет и Месхем. Ахмет назначен за старшего, но Месхем его плохо слушается. Месхем недавно женился и никак не может расстаться с женою. Начнет вьючить и вдруг вспомнит что-то и побежит в свою хижину и долго его нет. А время идет. Ленивое солнце показывается из-за гор, терпение покидает меня. Я осматриваю последний раз моих мулов. Ни один не побит, «Липа» немного сподпружена вследствие жестких подпруг казачьего седла. Милые животные отслужили мне верой и правдой. «Граф «протягивает свою мягкую мордочку и ржанием прощается со мной.

Время ехать. Араб выводит первого верблюда, я сажусь на своего, поседланного поверх арабского седла казачьим ленчиком, и мы трогаемся. Впереди Ахмет, пешком, ведя верблюда за веревку, сзади его я на верблюде, потом верблюд. Месхема. Сам Месхем побежал прощаться с женой, да так и пропал. Мы двигаемся медленно, шаг за шагом, постепенно углубляясь в пустыню. В 10 часов 10 мин. прошли Арту; в 12 часов, среди пустыни остановились, задали корма верблюдам и отдохнули один час. Затем снова тронулись рысью; верблюды бегут неохотно, то и дело сбиваясь на шаг. В семь часов вечера пришли в Дебаас. Я напился чаю, съел консервы и в 10 часов 16 минут мы продолжали путь. Ночь была темная, холодная. Я часто задремывал от усталости, едешь и спишь, часто даже сны видишь, пока какой-нибудь толчок не разбудит. Проснешься и опять то же синее небо, серые мимозы и желтый песок. Иногда встречались сомали — два, три, вооруженные копьями и мечами.

— «Где твой абан?» дерзко скрашивали они.

Я снимал с плеча трехлинейку и говорил — «вот мой абан!» Арабы взводили курки своих Гра и сомали исчезали в темноте. И снова дремотное забытье, дочти полусознательное состояние. В 5 часов 30 м. утра дошли до Биа-Кабобы, в 12 часов дня остановились на отдых у Дагаго. Здесь в песчаных ямках нашли несколько стаканов мутной и грязной воды. Утолили ими жажду; я лег спать на останках своей бурки, а арабы принялись варить кашу. В три часа дня мы уже тронулись в путь.

В 4 часа 46 мин. мы пришли в Хагогинэ, и в 5 часов 30 мин. в глухой и пустынной местности, под раскидистой мимозой, стали на ночлег. За эти два дня мы были в пути 34 часа, из которых отдыхали 7 часов и прошли 140 верст.

Путешествовать одному по Сомалийской пустыне можно совершенно безопасно, при соблюдении лишь некоторых мер предосторожности. Нужно быть хорошо вооруженным, никогда не становиться на ночлег у воды, по возможности менее спать ночью и не разводить на ночлеге огня. Идти возможно быстро — так, чтобы сомали не могли рассчитать место вероятного вашего ночлега. При соблюдении всего этого, вы очень мало рискуете. Мои арабы отлично понимали это.

Под мимозой воцарилась тишина. Поели сухого хлеба, запили водой, постелили одеяла, я свою бурку, и заснули под ажурными ветвями мимозового куста. Я почти не спал. Верблюды, бывшие подле меня, распространяли удушливое зловоние, воздух был полон сырости. Бурка, рубашка, все пропитывалось холодной росой, и я чувствовал эту холодную сырость во всем теле.

В 4 часа утра поднялись и в 5 часов 30 мин. тронулись в путь. Было необыкновенно сыро, холодный ветер дул с юга. Вся одежда, все белье было мокро от росы. Это был последний, самый тяжелый и самый опасный переход.