Михаил Горбачев - Декабрь-91; Моя позиция

Все это привело к анемии, к экономической и социальной апатии. Массы народа, отчужденные от собственности, от власти, от самодеятельности и творчества, превращались в пассивных исполнителей приказов сверху. Эти приказы могли носить разный характер: план, решение совета, указание райкома и так далее -- это не меняет сути дела. Все определялось сверху, а человеку отводилась роль пассивного винтика в этой страшной машине.

В обществе в такой ситуации были подорваны стимулы к эффективному труду, да и к участию в общественно-политической жизни, стимулы к предприимчивости и инициативе, хозяйственной и другой, глубоко укоренилась уравнительная психология.

Причем -- и это правда -- недовольство существующим положением в обществе практически было всегда. Вы можете сказать: а в какой стране все всем довольны? Наверное, это так: общество, в котором все всем довольны, обречено на умирание. Но я в данном случае говорю о другом.

Люди не мирились с тоталитарной системой. Люди видели, что живут гораздо хуже, чем могли жить, располагая такими огромными ресурсами, такими огромными возможностями. И все время общество было в ожидании перемен. А это ожидание подкреплялось пропагандой, утверждавшей: вот-вот перемены наступят. Сменялись программы, и каждая из них твердо, надежно, со статистикой, с заключением научных центров доказывала: завтра все будет иначе, завтра все будет лучше. Это тоже сдерживало людей, не давало им пойти на решительные меры.

Такова была ситуация.

Но есть и еще одна правда. Когда ты десятилетия живешь в таком обществе, то возникают определенные стереотипы, привычки, создается своя особая культура (если это можно назвать культурой -- может быть, это антикультура), свои правила и даже традиции. Участью общества была боязнь перемен. Для многих стала характерной неприязнь к новым формам жизни, к свободе. И не только в экономической жизни, но и в духовной культуре.

И вот сейчас нас, может быть, больше всего сдерживают эти привычки, эти традиции, которые сложились за долгие десятилетия, когда мы реализовывали сталинскую концепцию организации жизни общества. Иждивенческая психология, суть которой можно свести к двум-трем словам: пусть думают вожди, политики, а мы подождем и посмотрим, что они нам могут дать, -- живуча и сегодня. Она сказывается до сих пор. И без учета этой реальности понять нашу ситуацию невозможно.

Словом, сознание необходимости перемен в обществе зрело давно и приобретало самые разные формы. Одной из них было явление, которое получило название диссидентского движения. И его наиболее выдающимся представителем был академик Андрей Сахаров. Читая его оставшиеся без ответа письма бывшим руководителям страны, видишь, насколько точно он определил причины и последствия общего нашего кризиса, насколько разумными были многие его рекомендации.

Ощущение, что не все в системе было благополучно, появлялось, проявлялось после смерти Сталина не раз и в высшем руководстве страны. Предпринимались попытки частичных реформ. Но они ничего не меняли в политической структуре общества, не затрагивали отношений собственности, не затрагивали монополии партии на власть, на духовную жизнь. И поэтому все они оказались обреченными. Нужны были не меры, пусть даже и крупные; нужна была принципиально иная политика, новый политический путь.

"Так больше жить нельзя!" -- эта фраза была произнесена в ночь перед мартовским пленумом Центрального Комитета партии 1985 года, который после смерти Черненко должен был избрать нового Генерального секретаря -фактически в наших условиях главу государства. Именно с этого времени, а особенно с апреля 1985 года, начала формироваться и проводиться такая новая политика, начал прокладываться новый политический путь.

Понимали ли те, кто начинал, кто осмелился поднять руку на тоталитарного монстра, что их ждет? Понимали ли они масштаб того, на что они идут?

Поскольку это впрямую и в первую очередь относится ко мне, я скажу: мы хорошо знали существующую систему. Знали ее изнутри. И понимали, что придется пойти далеко и что это будет не просто. Мы это чувствовали уже тогда, с самого начала.

Я хочу сказать, что развитие философии перестройки, политики перестройки прошло через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс. Приходится ломать себя. Ведь прежде всего перестройка -- это революция умов. Все остальное -- это вторично.

Все мы были детьми своего времени, сформировались в командно-административной системе, в атмосфере, в которой жило общество. И мы были частью этого общества. Да, делая свой выбор, мы были за перемены, мы были недовольны существовавшими порядками, не хотели мириться с безобразиями, творившимися под прикрытием социалистических лозунгов. И тем не менее на всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки, выработанные нашим прошлым опытом. Все приходилось делать с оглядкой на идеологические догмы и на возможную реакцию партии. А как партии следят за своими вождями? За каждым словом!

Однако, повторяю, принципиальный выбор был сделан. На избранном пути были неудачные попытки. Была поначалу и недооценка того, с каким обществом и с каким наследием прошлого мы встретились.

По мере того как силы старого осознавали, что им грозит, стало нарастать сопротивление и в обществе развернулась настоящая ожесточенная схватка. Политическая схватка. И только расширение демократии и утверждение гласности все же позволили нам в самых сложных условиях накапливать, наращивать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для проведения нового политического курса, для перестройки. И делать перемены необратимыми.

В конечном счете мы и теоретически, и в реальной жизни пришли к пониманию того, что свобода, которую мы хотели дать народу, обществу, предполагает правовое государство, разделение властей, свободу слова и вероисповеданий, признание инакомыслия, многопартийность, подлинную выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную, рыночные отношения и отказ от унитарности многонационального государства.

В свою очередь, возникло понимание и того, что внутри страны мы ничего не добьемся без коренного изменения отношений с внешним миром. Отсюда -новое политическое мышление, новые подходы во внешней политике, основанные на общечеловеческих ценностях, на признании взаимозависимости всех частей цивилизованного мира, на понимании жизненной необходимости прекратить гонку вооружений, покончить с "холодной войной". И еще. Наше общество, если соотносить военные расходы с валовым национальным продуктом, оказалось одним из самых милитаризованных среди развитых государств. Это деформировало не только нашу экономику, лишило ее жизненных соков, возможностей для решения социальных проблем, но это деформировало и наше сознание. Мы должны были покончить с гнетом милитаризма в нашей стране.