Николай Романецкий - Тринадцать мнений о нашем пути

Сергей Лукьяненко:Культура. Только такая, что мы бы ее приняли за бескультурье.

Геннадий Прашкевич:Вы меня спрашиваете!

Вячеслав Рыбаков:Прежде всего, не надо путать культуру с эрудицией и прочими подобными вещами. Если мы будем просто полагать, что человек, который помнит таблицу умножения, уже тем самым более культурен, нежели тот, кто ее не помнит, — мы не поймем сути дела.

Во-вторых, всегда есть опасность, что человеку одной культуры человек другой культуры может показаться некультурным. Потому что другая система ценностей и мотиваций.

Я об этом довольно много писал, и чем выворачиваться сейчас наизнанку, пытаясь выговорить другими словами то, что уже сказано, просто приведу пару цитат.

«Скажем, оказавшись с семьей в тонущей лодке, добродетельный европеец первым делом, скорее всего, будет спасать своего ребенка, потому что дети — цветы жизни, потому что ребенок беспомощнее любого взрослого, потому что в него уже столько вложено, потому что ребенок — это шанс на бессмертие. Добродетельный китаец в той же ситуации начнет, скорее всего, с отца — потому что отец дал ему жизнь и воспитание, потому что детей можно других народить, а отца другого себе не сварганишь, потому что отец стар и слаб, но мудр, и без него в жизни, как в потемках… И та, и другая позиции оправданны, и даже не скажешь, какая из них лучше. Нет критерия, который позволил бы взглянуть на проблему объективно, сверху, извне культуры, взлелеявшей ту или иную модель. Вне культуры — это начать спасение с себя».

Это из статьи «КНДР против СССР».

«Похоже, вообще все то, что мы называем духовной жизнью, в очень большой степени обусловлено именно всякого рода запретами. Они возникают объективно, а мы потом либо, если соблюдаем их, придумываем им благородные оправдания, высокие смыслы, чтобы как-то смягчить причиняемые ограничениями страдания, либо, если их нарушаем, придумываем уже нарушениям высокие смыслы, чтобы оправдаться. И это не лицемерие, в этом нет ничего худого. Я думаю, цивилизация вообще начинается тогда, когда то, что физически, физиологически вполне можно бы сделать: убить, изнасиловать, бросить одного умирать, без спросу забрать себе, не выполнить то, что тебе поручил старший, громко испортить воздух, сидя за обеденным столом, — становится совершенно нельзя по каким-то выдуманным, чисто духовным, искусственно, казалось бы, сконструированным причинам. И, с другой стороны, она кончается, когда все это становится снова можно. Людей не труд создал. Трудятся и пчелы, и бобры. Людей создали запреты. Ветхий запрет, Новый запрет… А разрушение запретов вновь делает из человека животное, одни лишь производственные навыки остаются. Квалифицированное стадо — все равно не более чем стадо… Современная цивилизация поработила человека так, как никакой рабовладелец не порабощал, никакой феодал. С хозяином можно договориться, подольститься к нему, подремать, пока он не видит… Конкурентный производственный процесс не обманешь и улестишь. Почти перед каждым человеком в течение двух третей, а то и трех четвертей каждых суток жизни стоит выбор: или нищета и прозябание, или предельное напряжение всех сил. И вот, чтобы скомпенсировать эту чудовищную и безысходную распятость на бешеном ритме производства ради потребления и потребления ради производства, современное общество позволяет — не заставляет, Боже упаси, демократия же! — но: позволяет и даже исподволь одобряет то, что в часы досуга человек становится скотом и хамом. Оно называет это раскованностью и непосредственностью — и противопоставляет элементарной воспитанности, называя ее лицемерием, чопорностью и ханжеством. Так создается иллюзия свободы…»

Это из романа «На будущий год в Москве», который вышел еще прошлым летом, но который, похоже, куда-то спрятали — во всяком случае, мало кто его видел; сейчас его даже переиздали в газете (!) в Израиле, долго печатали с продолжением, потому что, в отличие от большинства издаваемых в России фантастических книг, «Будущий год» дотуда вообще не доехал.

Надо добавить, что большинство начальных, дающих первый толчок культуре запретов возникают как попытка осознающего себя уникальным явлением природы человека окончательно порвать с животным царством, провести между животными и человеком резкую границу. Отсюда, например, масса сексуальных запретов, казалось бы, выдуманных от балды, высосанных из пальца (недопустимость браков однофамильцев, например), при виде нарушения которых даже первобытный человек с полным правом мог сказать: культурные люди так не делают. Китайцы, например, в древности так и определяли: на севере, мол, живут варвары, которые спариваются беспорядочно, как звери и птицы, и не знают морали и долга… Хотя у этих варваров, безусловно, существовали свои табу — но человеку иной культуры они, как правило, не заметны; а вот то, что ИНОЙ не соблюдает тех запретов, которые я впитал с молоком матери, всегда бьет в глаза — и потому он в моих глазах и есть варвар…

В этом смысле вектор движения сейчас, безусловно, направлен в сторону бескультурья. В сторону освобождения от запретов, которыми человек на протяжении нескольких тысяч лет делал себя человеком.

49. Вопрос: Мы постоянно слышим, что Россия — особая страна, у нее «особенная стать» и свой особый путь. А может быть, мы просто подвержены мании величия?

Эдуард Геворкян:Самоуничижение паче гордыни.

Есть такая штука, как корпоративная культура. В том же понятийном ряду — корпоративная лояльность, общая система ценностей и т. п. Если в какой-либо фирме или компании с этим дело не очень, то она теряет конкурентные преимущества. Правда, в компании вдруг могут объявиться слабоумные говоруны (или засланные казачки), которые станут вещать о том, что у компании нет врагов, нет конкурентов, поэтому не надо укреплять командный дух и все такое… Таких быстро вышибают за ворота. Или, скажем, в спорте кто-то из игроков начнет говорить о том, что его команда ничем не отличается от других и даже не в пример хуже и гаже. Наверное, его попросят определиться, с какой именно командой он собирается играть. Плох тот писатель, который не считает себя самым-самым-самым. Ну, и так далее…

А у России действительно «особенная стать» и особый путь в силу ее истории, географического положения и геополитической миссии.

Олег Дивов:Нации без мании величия просто не бывает. Чем меньше нация, тем больше мания. Нам еще повезло, русские «несущие» мифы довольно безобидны.

Кирилл Еськов:От меня чего, ждут, чтоб я тут в стотысячный раз с умным видом процитировал Достоевского: «Широк русский человек — я бы сузил»? А потом авторитетно разъяснил, что «цитата» сия переврана идиотами до неузнаваемости, а классик — устами Дмитрия Карамазова — высказал нечто совершенно иное?