Газета День Литературы - Газета День Литературы # 101 (2005 1)

Она не любила говорить на эту тему. Чаще, забравшись на сено в круг усталых бойцов, она шутила, пытаясь поднять всем настроение, пела веселые белорусские песни и частушки. В первые недели ее бойкий характер ввел кое-кого из бойцов в заблуждение. Разбитной парень Сережка Петров, рядовой боец РОА, бывший киномеханик, районный сердцеед — первым начал атаку. Но в тот же вечер казак Семен Григоренко отозвал его в сторону и показал огромный кулак.

— А вот это ты видел? — спросил он негромко. — А потолковать с ним не хочешь?..

Но для других такого разговора не требовалось. Бойцы берегли Олесю. У каждого из них для этой маленькой девушки находился кусочек живой нерастраченной нежности. Эти русские люди в немецких мундирах, отряд угрюмых и мрачных смертников, каждый из которых давно уже похоронил и себя и свою жизнь, каждый день играя в одну и ту самую безжалостную игру, где последняя проигранная ставка — смерть, и где проиграть легко, а выиграть невозможно; все эти люди оберегали ее, бережно и нежно, словно хрустальный цветок, охраняя Олесю от пуль и осколков, от резких, соленых шуток, от обид и грубых приставаний.

Конечно, можно сказать и проще. Каждый боец был влюблен в нее. Перед холодным и жестоким призраком смерти, которая, может случиться, вот-вот настигнет его, человек ищет человеческого тепла. И это единственная защита от вражеских осколков и пуль — другой было не придумать.

…Больше мне не довелось разговаривать с Олесей. Той же ночью разведчики ушли в набег, а утром я увидел слезы на глазах у бойцов: Олеся не вернулась.

На линии фронта разведчики наткнулись на пулеметное гнездо, расположенное на вершине крутой скалы. Пулемет бил в ночь откуда-то сверху, и подобраться к нему сбоку было никак нельзя. Разведчики полезли на скалу, приказав Олесе дожидаться их внизу.

Видимо, американский пулеметчик распознал в темноте людей, карабкающихся по скале: пули застучали по камням. Разведчики прижались к скале, но пули щелкали все ближе — американец водил пулеметом по склону. Вдруг справа внизу ярко вспыхнул огонь. Ракета прорезала тьму, направляясь на вершину скалы, за ней вторая, третья. Разведчики оторопели от неожиданности: ракетница была у Олеси. Очевидно, девушка решила помочь друзьям испытанным способом — пуская американцу в глаза ракету за ракетой, чтобы ослепить его. Но это годилось только тогда, когда пулемет был близко и когда другие могли успеть подскочить к нему с гранатами. Сейчас всё было по-другому. Олеся была обречена.

Словно бы вихрь поднял разведчиков на ноги. В рост они кинулись вверх по скале, торопясь придавить американца, пока тот не нащупал Олесю по ярким, смелым вспышкам ее ракет. Теперь все пули летели к ней, отыскивая безумца, который сам выдавал себя в темноте. Ярость придала разведчикам силы, и через минуту американец уже хрипел со штыком в спине. Русские поползли вниз, поражаясь сами, как же они смогли сюда вот так забраться. Обыскали в темноте весь склон, но Олеси нигде не было.

Бешеный огонь пулемета разбудил весь передний край. Поднялась беспорядочная стрельба, потом загромыхали орудия. Скрыться на день здесь было негде — со скалы просматривалась вся местность. Где-то под скалой пряталась заброшенная каменоломня, но вход в нее отыскать было непросто. Начало светать, и бойцы не могли оставаться здесь дольше.

День прошел мучительно. Этой ночью Семен Григоренко ходил на другое задание. Теперь он сидел, отвернувшись и глядя перед собой в пустоту. Огромные руки его с железным хрустом сжимались, и, словно просыпаясь время от времени, он обводил всех невидящим, мертвым взглядом и говорил хрипло:

— Какую девку погубили… Эх, хлопцы…

Потом он вставал и шел к командиру с очередным проектом спасительной вылазки и там, у командира, сталкивался с другими, пришедшими с тем же. Солнце пошло к закату, когда, выйдя из хаты, я увидел Семена одного в садике.

Он сидел, уткнув голову в колени, и громадное его тело беззвучно сотрясалось. Наверно, лучше было оставить его одного: человеку иногда легче с самим собою. Но скорбь этого гиганта была страшна, и я подсел к нему.

Он поднял лицо. Плакал он некрасиво, по-ребячьи размазывая кулаком слезы и утирая нос. Он обрадовался мне как человеку, которому может высказать все то, что у него сейчас накопилось. Он говорил об Олесе. Он вспоминал ее шутки, ее быстрый взгляд, ее удивительный голос — и передо мной, как раскрывающийся цветок, нежный и экзотический, вставала Олеся-девушка, так не похожая на Олесю-бойца, — трогательная, женственная, обаятельная и по-девичьи робкая. Казалось странным и непонятным, что это именно она приняла на себя ночью пулеметный огонь, помогая другим бойцам добраться до вершины скалы.

Семен хотел знать, что Олеся жива, и что она будет жить. Все то, что он берег внутри себя, вылилось теперь в этой немного запутаной исповеди. Он ничего никогда не говорил Олесе, любовь свою он прятал в себе, но теперь оказалось, вдруг, что дальше нести это он уже просто не может.

Его позвал голос командира. Семен встал и пошел твердой походкой в хату.

В сумерки он с пятью разведчиками ушел к скале. Мы ждали его без сна.

Утром разведчики вернулись, принеся Олесю. Оказалось, ее ранило в грудь и она, теряя сознание, доползла до входа в каменоломню и там пролежала весь день. К вечеру она очнулась. У входа в глубоких сумерках копошились тени, и слышалась английская речь. Олеся начала стрелять. Сколько времени она держала ход в штольню, она не знает. Она била по каждой тени, появлявшейся у входа. Патроны кончались. Она отложила один — для себя. Потом она услышала взрыв у входа и снова потеряла сознание.

Взрыв был первой гранатой Семена Григоренко. Пробираясь к скале, он услышал стрельбу и, обогнав остальных разведчиков, ринулся туда, ломая кусты, как медведь, в безумной и страшной ярости. Сверху по нему стал бить автоматчик. Семен встал во весь рост, чтобы рассмотреть, что происходит под навесом скалы: там виднелся черный провал, вход в каменоломню, возле него — три-четыре трупа и десяток живых американских солдат, стрелявших в провал. Он метнул гранату, вторую, третью, размахнулся четвертой — и тут пули американского автоматчика раздробили ему левое бедро, впились в бок и в руку. Он упал и, медленно сползая к краю обрыва, схватился за траву.

Теперь, когда его принесли на носилках, в могучих пальцах его белел раздавленный, поблекший цветок, зажатый им в попытке удержаться на склоне.

Он поднял на меня мутнеющий взгляд.

— Если умру, молчите… Не нужно ей говорить, нехай про то не знает… Живой буду, сам скажу.

Он закрыл глаза, и разведчики с трудом подняли носилки с тяжелым телом казака Семена Григоренко.