Газета День Литературы - Газета День Литературы # 114 (2006 2)
- Название:Газета День Литературы # 114 (2006 2)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Газета День Литературы - Газета День Литературы # 114 (2006 2) краткое содержание
Газета День Литературы # 114 (2006 2) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
…До Парижа лету часа три, было бы желание поехать; но до родины детства моего, "до маленького Парижа" уже никогда не добраться… Вроде бы стою в родовой избе в Мезени о край погребенного снегами нескончаемого болота, а через невидимую стену уже не пробиться, как ни стучи головою… Всё будто моё, стародавнее, но уже чужое. И все меньше с каждым днем остается на земле людей, кто жил возле меня в те прекрасные дни в неповторимом "маленьком Париже" и мог бы вспомнить мою бабушку Нину, дедушку Петра Назаровича, отца, мать, сестру Риту...
* * *
Как-то так Бог направил, что когда, сидя за машинкой в Москве, я описывал тот давний случай из юности, как встретил в Архангельске на морском вокзале сестру и мы отправились по городу устраивать мою судьбу, — вот в эту-то минуту и раздался звонок из Мезени: Рита умерла…
Она давно покряхтывала, жаловалась на нездоровье, но ведь "скрипучее дерево до веку живет". Скрипит и скрипит, пока до сердцевины не выболит, а после, сухостоиной креневой еще долго не падает, пока ветровал не случится.
От Москвы до села Дорогорского, что на Мезени-реке, сутки поездом и восемь часов машиной по зимнику через тайгу-тайболу. Прибыли впотемни, снег хрустит под ногами, с севера заподувал ледяной ветер-хиус. В осиротевшей избе все окна горят, как на вокзале. Генриетта Владимировна лежит в настуженной горнице, уже обряженная в последнюю дорогу, лицо желтое, как мандарин, полное, без грусти, только губы выкусаны до крови — значит, и в беспамятстве мучилась от боли. Дочери-двойняшки, завидев нас, завыли по-бабьи, заплакал и зятелко, по-мужски, с надрывом; внук Генка не сшевельнулся, стоит у гроба, как суворовец в почетном карауле, блестящими глазами пристально, безбоязненно, с каким-то даже любопытством вглядывается в родное лицо, словно бы понарошке замгнувшее на миг веки…
Генка появился на свет, когда бабушка в областной больнице лежала. И вот однажды середь ночи ее позвал явственный жалобный голос мужа: "Ри-та-а!" За двести верст "завопело" и донеслось. Растревожилась, сразу положила на худое, до утра не спала. А днем принесли телеграмму: муж умер. Молодой еще был, голубоглазый, белокурый богатырь, косая сажень в плечах, всё своей силой хвалился… Отпраздновал рождение внука, повалился в кровать — и не проснулся: сердце лопнуло. И вот минуло тринадцать лет, мальчишка оказался деловой, натуристый, сметливый, охотник и рыбачок; сделал зажигу (самодельный пистоль), забил огневой заряд, поджег, но выбило из ствола деревянный кляпец и рвануло в лицо. Слава Богу, что глаза не вышибло. Привезли в больницу порох выковыривать и тем же днем, покрасив волосы, причепурившись, пришла своим ходом бабушка Рита и легла в соседнюю палату…
И вот в гробу, уже ледяная.
А на улице поднялась завируха, снег крупой, сечет в окна. Кроткое, доброе существо, Рита так не хотела быть обузою для других и мечтала об одном — не помереть бы зимой. И как родным на испытание: ветер-полуночник с ног сбивает и мороз за двадцать. Горе мужикам — долбить ломами железную землю на красной горке, на самом-то буеве. Искры высекает. Надо бы во всю ночь костры палить, чтобы отогреть землю, да по заведенному обычаю ранее утра похорон ямку копать нельзя…
Дом без хозяйки сразу по-сиротски съежился, понурился и слегка поклонился на бок. Строили, как поженились. После пединститута направили в деревенскую школу учителем литературы, здесь поглянулся парень, только что вернувшийся из армии, сыграли свадебку и принялись ставить дом. Будто вчера… Жизнь отлетела в трубу, как печной дым, только и примет от нее что дочери, внучки, внук… И далее по роду. Значит, не напрасно жилось. А скольких выучила, по земле разъехались, им тоже памятна бывшая учительница своей сердечностью, мягкостью. Никогда голоса не подняла, ни на кого не озлобилась, не затаила досады, никому не мстила, не желала худа. Некрещеная была, как почти все на Советском Севере, где церковные маковки были обрушены, Бога не поминала, образам не маливалась, поклонов не била. Но ведь жизнь кроила по той мерке, по какой исстари строилась добросердная исконняя русская душа… А в деревне разве не запечатлелась в каждой избе своей услужливостью и нестяжательством? И лес безмолвно помнит ее, куда так любила ходить до последних дней по грибы, и каждая ягодная кочка помнит прикосновение ловких рук, и берег реки, и картофельники на задах избы, и тихая банька на задворках, и луга на заречье, и тинистые озерца, где после свадьбы ловила с мужем карасей…
И я её помню еще девочкой-отроковицей, у Риты тогда заболела нога, признали туберкулез кости, и мать-вдова, горько плачучи, проклиная свою разнесчастную жизнь, тащила хворую дочь на санках-чунках через весь городок в больницу, заметенную сугробами, над которою медленно, таинственно ворошил крыльями ветряк, отгребая от себя вихревые тучи, издалека приманивая к себе детский взгляд. Тот ветряк и был нам за купол церкви, соединял нас с небесами…
Помню девушкой с густыми каштановыми волосами и ясным доверчивым взглядом жалостливых серых глаз. Вот собираются с матерью в кино, на столе едва пышкает моргасик, крохотный листик огонька дрожит, едва разбавляет сумерки убогой нашей комнатушки. Будто подружки они, даже на вид словно одного возраста, накаляют в печке-столбушке большой гвоздь и накручивают волосы на висках, глядясь в зеркало на комоде, о чем-то воркуют и смеются таинственно, как могут смеяться и ворковать лишь близкие сердцем люди. Потом, набив угольем, разогревают большой паровой утюг, пыхающий горьковатым дымом, разбрасывающий искры, когда мать начинает раздувать его, раскачивая перед собою… Ходят по комнате в одних комбинашках, не стесняясь меня, а я, воровски подглядывая, отчего-то сержусь, но занятия не обрываю, а высунув язык, деловито срисовываю с книги портрет Грибоедова и не понимаю долгих сборов, этого шушуканья и сладеньких хиханек, таких лишних в обыденной затее. Ну собрался в кино — думаю я сердито — так надерни валенки, накинь пальтюшонку — и ступай. А тут столько толкотни и воркотни, будто званы в гости на пир, где подают пирогов и сладкой обманчивой браги, и может случиться за столом приглядистый вольный мужичонко… Хотя всей ходьбы минут пять темным заснеженным околотком, потом сумрачный со вспышками экранного света настуженный зал, непременные мокрые бабьи всхлипы и надсадный мужичий кашель от махорки, шарканье валенок, возня и смех на камчатке… Помню Риту голосистой миловидной студенточкой в домашнем застолье, полном горячих пышных пирогов и "картовных" шанег, настряпанных матерью; мы поем без устали, прильнувши к сестренке, заглядывая в песенник, украшенный розами, ангелочками, засушенными осенними листьями… И столько непонятного щенячьего восторга в груди, а жизнь кажется застывшей и бескрайней.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: