Газета День Литературы - Газета День Литературы # 130 (2007 6)

Для понимания человека и времени писатель – кривое зеркало и увеличительное стекло – быть может, наиболее интересный персонаж. Влада на взрывоопасном пути поджидало много опасностей, бездн. В романе не раз высказывается мысль: литература сама по себе уже бездна, болезнь, наркотик, а советско-русскоязычная, добавлю от себя, – бездна вдвойне: в ней многие гибнут, а среди выживших и живущих преобладают, по словам В.Максимова, графоманы, по-разному оплачиваемые идеологические и прочие мародеры, чьи "творения" – отработанная порода, труха искусства.

Однако индивидуальные "портреты" писателей, критиков, деятелей искусства и "примкнувших" к ним (А.Сахарова, например), "портреты" русскоязычных и русских авторов и деятелей вызывают немало принципиальных возражений (не имеет значения, "портретируемый" назван своим именем или на него очень явно, по выражению А.Солженицына, "намекнуто"). Вот лишь некоторые имена: Ю.Казаков, В.Кожинов, отец Д.Дудко, А.Сахаров. При их характеристике В.Максимов отрицательно, как с первыми тремя, либо положительно, как с А.Сахаровым, предвзят: фактологически неточен, оценочно или концептуально поверхностен или не прав.

В.Максимов (в силу понятных причин) в изображении литературной атмосферы 50-60-х годов сделал акцент на преобладающей тенденции, на "мелких политических мародёрах, разъездных литературных торгашах, всех этих медниковых, пилярах, евтушенках – мелких бесах духовного паразитизма". Но, к сожалению, в романе не представлен (хотя бы на уровне упоминания, штриха, фона) огромный пласт действительно честной, действительно талантливой, действительно русской литературы (В.Белов, В.Шукшин, Ю.Казаков, Г.Семенов, Н.Рубцов, В.Соколов и т.д.). Именно там "иностранец" в мире советско-русскоязычной "трухи" Самсонов мог стать своим, а В.Максимов стал таковым уже во внероманном времени.

Не случайно в "Прощании из ниоткуда" путь к обретению человеком себя, подлинной духовной сущности лежит в традиционной для русской словесности плоскости: "я" – народ – Бог. Закономерно, что и тема писательского труда неотрывна от темы Бога. В легенде, рассказанной Самсонову Борисом Есьманом, сталкиваются два вечных подхода к творчеству: один, характерный для начинающего Влада и большинства пишущей братии в романе, – приклад- ной, меркантильный, другой – метафизический, когда творить – неодолимая потребность, не уничтожимая даже угрозой смерти, когда Мастером движет Бог.

Именно вопрос Ивана Никонова, "одного из миллионов", вопрос, заданный более чем через 20 лет после детской беседы о Всевышнем, помогает Самсонову найти недостающее – главное – звено в его человеческих и творческих поисках. Знаменательно, как Влад и герой романа, над которым Самсонов работал, выходят на путь истинный: "Он вдруг озарённо зашёлся: "Да что же это я до сих пор гадаю, а ведь тут и гадать нечего: что значит "у кого", у Господа, у кого же ещё!" И концовка вещи вылилась тут же, на одном дыхании: "Василий Васильевич... рухнул на подоконник, и, наверное, только земля слышала его последний хрип: "Господи..."

Лишь длительное, сложнейшее, неоконченное сражение Самсонова с самим собой (гордыней и страстями, в первую очередь) приводит к христианскому мировосприятию, к смирению, покаянию, благодарности, прощению и состраданию. С высоты этих ценностей и написано произведение, в котором различные проблемы решаются с христианской любовью, что особенно наглядно проявилось во "вставных главках", где автор-повествователь, совпадающий с автором-создателем, обладающий знаниями о последующих событиях, открыто выражает своё отношение ко всему и всем.

В.Максимов не раз говорил, что путь, по которому идёт Россия – гибельный, ведущий к самоубийству. Болезненное осознание этого, думаю, предопределило его преждевременную смерть. Владимир Емельянович стал очередной жертвой невидимого демократического ГУЛАГа. Признание же Максимова как писателя первого ряда, думаю, впереди. Сегодня в атмосфере "интеллигентского беспредела", когда в литературе и культуре "кто есть кто" определяют, по мягкому выражению Максимова, "эстеты с коммунальной кухни", это произойти не может. Не к ним, конечно, обращены слова писателя, которые и через 14 лет звучат актуально: "Сколько же можно терпеть это унижение? Почему же у нас не находится мужественных и действительно ответственных людей, которые скажут: "Хватит, господа! Хватит!" Уверяю вас, сейчас надо спасать страну. Физически спасать. Она погибает".

Полуостров представляет собой большую равнину, покрытую травой и ровную, как стекло. Над ней висит маленькое раскаленное солнце, на которое больно смотреть. От него жухнет трава и покрываются белой пылью дороги, похожие на нити, связывающие стороны горизонта. Иногда дороги пересекаются и, видимо, поняв, что идут в разные стороны, разбегаются дальше. Сверху они похожи на огромную сеть, настолько редкую, что поймать в нее можно только что-то очень большое. Большое, как небо, степь или полуостров.

По дороге шли двое, похожие на монахов. Шли они давно, их волосы выгорели, одежда и ноги были покрыты пылью. Никто не знал, куда они идут, и даже они сами уже не помнили. Глядя на них, подчас вообще складывалось впечатление, что оба они не более, чем непременная принадлежность дороги.

Известно, что одного из них звали Хорхе, а другого Хенаро. Хорхе меньше ростом, выглядит чуть более ребенком, чем Хенаро, с чужими робеет, стесняется и часто беспокоится по пустякам. У него пухлые румяные щёки, лишь слегка покрытые легким пухом. Он часто щурится, разглядывая что-нибудь вдалеке, поскольку имеет слабое зрение. У Хенаро зрение лишь немногим лучше, но он старается скрывать недостаток зоркости. Хенаро выше и, может быть, оттого его волосы, бывшие некогда тёмно-русыми, и одежда выгорели сильнее, чем у спутника. Расстояние до солнца часто имеет значение. Хотя никто не поручится, что это не более, чем случайность. Хенаро стройный и сероглазый, как пыль, по которой он неутомимо вышагивал. Глубоко внутри он считает себя старшим и старается по мере сил покровительствовать Хорхе, делая это однако же незаметно, чтобы не обижать друга. Лицо Хенаро немного вытянутое и оттого имеет выражение постоянного удивления. При этом нужно признать, что и тот и другой глядели так, словно готовились сию же секунду удивится чему-то замечательно светлому, что несказанно обрадует их и едва ли не сделает на всю жизнь счастливыми.

Они шли и между ними происходил следующий диалог:

– Хенаро, что сказал нам Тео? Куда мы идём?

– Я забыл, Хорхе.

– Ты всегда всё забываешь, – пробурчал Хорхе, а тот смотрел на солнце и улыбался.

– Да к чему мне?