Газета День Литературы - Газета День Литературы # 135 (2007 11)

Вадим же был человеком глубокого, бесконечного ума. Вера у него, конечно, была, но он никогда на эту тему не говорил и даже стеснялся, может быть, открывать эту часть своей души. Есть у него отдельные фразы на эту тему: "русские как бы ни кичились своим атеизмом, все равно без веры жить не могут…" И почти легенда, а легенды на пустом месте не рождаются, – предсмертная фраза его: "все аргументы исчерпаны". Она очень много о нём говорит. Даже если бы он этого не сказал, то он, наверняка, так подумал. Вадим хотел всё аргументами делать, а не верой, собственным волевым усилием.

Ю.П. Станислав Юрьевич, какое место семья, дети, внуки занимают в вашей жизни?

Ст.К. Это та часть моей личной жизни, которая всегда со мной и которую я никогда не афиширую. В наше время многие этим злоупотребляют. Я считаю, та борьба, которую я веду, совершенно необходима для моих потомков: для моего сына, моих внуков, а их у меня трое, для правнука. И если я эту борьбу проиграю, то жить им придётся в гораздо худшем мире, чем жилось бы, если бы я, хотя бы морально, эту борьбу выиграл.

Ю.П. Юбилей – это время, когда человек неизбежно подводит какие-то предварительные итоги жизни. Что вы можете сказать о своих итогах?

Ст.К. Порой кажется, у меня не хватает сил везде успевать: писать свои книги, заниматься журналом, общественной жизнью, политикой… Вот стихи я уже не пишу, потому что знаю, эта роскошь для меня уже не доступна. Именно роскошь, ибо стихи пишутся всем существом человеческим, всем опытом жизни, всем слухом, всем зрением, всем умом, всеми инстинктами. То есть, когда я в молодости писал стихи, то включал все свои чакры. Сейчас же моя жизнь настолько растрёпана, что мне стыдно писать стихи, отдавая им маленькую часть своего существа. Нужно отдавать всё, а всё я сейчас отдать не могу, и поневоле у меня получаются повторы, копии с того, что есть. У меня нет сейчас поэтического осмысления воздуха времени, эпохи. Но, слава Богу, я нашёл, быть может, не равноценную замену, а нечто такое, что спасает меня от отчаяния. Это книга воспоминаний, литературных споров, поисков истины. Вот здесь не нужно витамина поэтического вдохновения. Достаточно всех других возможностей, которые у меня до сих пор сохранились, и, быть может, это даже полезнее и нужнее и для меня самого и тех, кто читает мои книги.

***

Я выпала

Из мира людей,

Выпала

Из жизни,

Как мальчик-эпилептик, сын моего знакомого,

Из окошка шестого этажа:

Его позвали голоса,

Пообещав вылечить.

Выпала,

Осталась одна,

Никого уже не люблю.

Ни с кем не дружу,

Не пишу,

Не дышу.

Брожу по улицам города,

Словно душа

Неприкаянная

После смерти.

Бредёт,

Греется под

Осенним последним солнышком.

АВТОПОРТРЕТ В ПЕЙЗАЖЕ

Степь,

Пахнущая чистой

Хлопчатобумажной футболкой

На теле любимого мужчины,

Который был до тебя

Жизнь назад.

Змея на дороге,

Полная яда,

С глазами рассерженной прачки,

Или где я могла видеть женщину,

С таким же злым и бессильным взглядом?

Может быть, она была подавальщицей

Или посудомойкой в заводской столовой?

Не помню.

Кузнечик

С внимательным взглядом зелёных глаз

Инопланетянина,

Играющего со мной в салки.

Река,

Названная по имени

Монгольской девочки,

Тысячу лет назад влюбившейся в русского князя

И здесь утонувшей, –

Ахтубой.

Журавль,

Отставший от стаи,

Жалкий словно после похмелья,

На другом берегу.

А на этом –

Ворона,

Терзающая брошенный кем-то пакет

С надписью Мальборо,

И я,

На остывшем песке

Любящая тебя.

ХАРИДВАР*

Среди огней,

чужих молитв и криков,

Где ты, как грозный соглядатай

Других миров, стоишь на берегу, –

Бродить потерянно

По каменному руслу,

По обмелевшей речке,

Упавшей с неба, –

Гангу, –

По щиколотку в серебре.

И отпуская лодочку, как дети,

Плыть по течению с цветами,

И руки погружая в молоко

Реки-праматери,

Искать на дне звезду

Потерянного неба.

И вдруг понять,

Что смерти нет.

Что мы с тобой одни

Среди огня и тьмы

В слезах

Стоим пред дверью,

За которой Ждут,

И шепчем под тамтамы:

– Отче!..

« Харидвар – священный город индуистов в Индии, у истока Ганга,

в переводе – Двери Бога.

***

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Идём по Подстепке, –

Реке, –

Будто посуху,

По колено в снегу, –

Он в раздолбанных башмаках,

Впереди,

Я в дамских сапожках –

За ним,

След

в

След.

Февраль.

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Стоим,

Обмакнув лица

В голубую прорубь:

Любуемся небом, –

Оно в облаках всё –

Белых,

Словно в сугробах.

Мы с Лёшкой,

Дурачком деревенским,

Загораем лицами

На февральском, почти весеннем Солнце.

И я вдруг неожиданно рассказываю ему

О тебе,

Заколдованном принце,

Живущем в далёком городе

Золотом, – в замке,

О тебе, с которым

У меня никогда ничего

Не было,

Нет

И не будет,

Кроме любви,

Ненужной,

Как крылья.

Лёшка хмуро слушает, сплевывает себе под ноги,

То ли понимая меня, то ли не понимая.

Мы с Лёшкой

Печально возвращаемся домой.

Бредём по деревенской улице,

И у одного из домов

Нам под ноги бросается

Лающий, лязгающий цепью

Лохматый комок.

Лёшка бьёт большими рукавицами

Над головой дворняги,

Её прогоняя.

И, глядя в закрытые

Ставнями окна

Говорит мне,

Что в этом доме

Живёт его невеста.

На мой вопрос,

Как её зовут,

Отвечает,

Что не помнит.

Помолчав, добавляет,

Что будет любить её

Целую жизнь,

И тогда,

Когда умрет

Она и он. И дальше,

Дальше...

Он смотрит на меня

Небесными глазами святого отрока

Ясно-ясно,

Словно просвечивая душу рентгеном.

Деревенский дурачок,

Знающий всё о тайнах мироздания,

О том, что будет с нами,

Тобой и мною, –

Здесь, на земле,

И там, после смерти,

И дальше.

По дороге к тебе

По дороге к тебе

Завернула в сельский магазин

Купить четвертинку.

Хотела с сыном твоим

Посидеть,

Помянуть тебя,

Нина.

Подошла к дому,

Проваливаясь в снег.

К калитке вели собачьи следы,

Человеческих не было.

Дом покосившийся, деревенский

Пустыми глазами смотрел

На меня,

Как мертвец.

Алёши не было.

"Тетя Маша, я остался один,

Совсем один!" – сказал он моей матери

В тот день, когда тебя не стало, –

И заплакал.

Ровесник моему сыну.

Нет, немного помладше:

Двадцать пять ему исполнилось Этим летом,

В жарком августе,

Когда я шла

Так долго