Газета День Литературы - Газета День Литературы # 145 (2008 9)

Кепочки на голове моей не было.

Я выскочил на площадку – пусто.

– Что-то потерял? – спросила жена.

– Кепочка…

– Ты же в ней вышел!

– Да вот и я так думал…

Нашёл я кепочку. Через час неустанных, мучительных поисков – уже тогда вкралось, просочилось в меня предчувствие, понимание, что и появляется кепочка, и исчезает не просто так, а по своим каким-то, неведомым мне, мистическим законам. В шкафу нашёл. Она торчала в кармане пиджака красным лоскутом наружу. И пиджак, между прочим, тот самый, как вы, наверно, уже догадались, серый, с полоской. Напоминаю – ненадёванный.

– Так, – произнёс я озадаченно, и сел, нащупав за спиной подвернувшийся стул. – И как это понимать?

Ничто в мире не изменилось после моего вопроса. Но в полумраке шкафа, как мне показалось, красный лоскут вспыхнул, будто на него упал на секунду солнечный луч – точно так было в забегаловке у метро Парк Культуры, когда я, потеряв самообладание, надел Володину кепочку и неосторожно посмотрел на себя в оконное стекло.

И вот опять.

– Так, – снова протянул я, смиряясь с чем-то неизбежным. – И как же мы теперь жить будем? – точно с таким же вопросом и тем же тоном я обращаюсь к своему коту, который после суточного загула возвращается несчастный, голодный, мокрый, грязный и окровавленный. И тоже понимая, что никакого внятного ответа мне ждать не надо – о таких похождениях не принято рассказывать кому попало…

Ладно, признаюсь, поделюсь… Может быть, некстати, не к месту, но знаю я закон бытия – если ждёшь, чтобы слова твои оказались к месту, чтобы признания твои и откровения были кстати и получили бы отклик, и ты услышал бы отзвук……

Не жди... Не дождёшься.

Столкнулся взглядом с прекрасным существом, вздрогнула, застонала душа – не таись. Открывайся немедленно. Или заткнись навсегда.

И тебе воздастся.

Так я вот о чём… Костюм-то годы висел в шкафу вовсе не потому, что у жены было к нему давнее неприятие, или туфли оказались недостаточно хороши…

Это так, отговорки.

Суть в другом.

Постоянно теплится в нас, тлеет надежда, а то и уверенность, что приближаемся, всё время приближаемся мы в жизни к чему-то важному, настоящему, истинному, ради чего и появились когда-то на белом свете. Хотя я-то знаю, и нет у меня на этот счёт никаких сомнений, что на самом деле – удаляемся. Если ждём – значит, удаляемся. С базара едем. И в этом милом заблуждении мы в меру сил бережём себя, мысли свои убогие экономим, как бы не украли завистливые собратья, чувства экономим – достойна ли красавица нашего восторга, искреннего и безрассудного, не отощает ли из-за неё наш и без того тощий кошелёк, оценит ли она время, которое мы тратим на неё легко и бездумно… Да что там мелочиться – одежку экономим для событий радостных и победных, счастливых и окончательных…

Тот же костюм…

Серый, с красной полоской…

Тоже ведь ждал случая судьбоносного, как ныне выражаются на каждом углу… И, глядя на красный лоскут, торчащий из кармана серого пиджака... я устыдился собственного жлобства и ограниченности.

Поверите – перед кепочкой стало стыдно. Я всем рассказываю, как краснеет от стыда мой блудливый кот, возвращаясь в виде совершенно непотребном, а сейчас вот, сидя перед распахнутым шкафом и глядя на красный лоскут Володиной кепочки, я чувствовал, как рдеют от стыда мои мятые небритые щёки.

И я их побрил. И шею побрил. Хорошо побрил, честно. Сам ведь сказал когда-то, неплохо сказал, что нет в мире ничего более отвратительного, чем плохо выбритая шея. Безжалостно вскрыв подаренный кем-то года три назад французский флакон с чем-то пахучим, я нажал изысканную кнопочку, и из флакона брызнула свежая, сильная, молодая, душистая струя, на запах которой из кухни прибежала встревоженная жена. Она долго смотрела меня с каким-то понимающим подозрением, а потом, тяжко и безутешно вздохнув, снова ушла на кухню. Молча. Самое сильное её оружие – молчание. Выражалась она голосом предметов, в данном случае грохотом немытой посуды. Хорошая, между прочим, женщина, не могу сказать о ней ничего плохого.

Моё пробуждение продолжалось.

С хрустом разорвав опять же подаренный кем-то годы назад целлофановый пакет с белоснежной рубашкой, я надел её и только после этого решился посмотреть на себя в зеркало.

– И правильно делают, что не уступают место в метро, – сказал я самолюбиво.

И костюм надел. Да, с красной полоской. И пиджак, и штаны. Туфли я решительно вынул из саламандровской коробки – сколько им там еще лежать?! Я достаточно долго не прикасался к ним, ожидая, пока сносятся предыдущие туфли, а они злонамеренно не снашивались, держались из последних сил, ублажали все возрастные особенности моих ног, всех выступов и впадин, которые остаются обычно после пронесшихся сквозь тебя лет…

– Извините, ребята, – сказал я старым туфлям, – но есть вещи сильнее нас, – и после этих слов осторожно покосился в сторону кепочки, которая всё ещё торчала из кармана серого пиджака. Лёгкая вспышка красного лоскута была мне ответом, будто кто-то из параллельного мира дружескую улыбку послал. Не дрейфь, дескать, я с тобой!

Галстук.

Вот тут возникли проблемы. Когда-то, чуть ли не тридцать лет назад, работая в большом журнале, едва ли не главном в стране, я был в редакции законодателем галстучной моды. С тех пор многое изменилось, я стал тише, скромнее, незаметнее и бездарнее. Годы, ребята, годы. Конечно, я бываю и другим после третьей рюмки коньяка в Володином кабинете, но не всегда, далеко не всегда.

Короче – я выбрал серый галстук в какую-то там полоску. Кепочка тут же его забраковала. Лоскут, полыхающий в сумраке шкафа, как мак в сумерках коктебельской степи, померк, сник, потускнел… Кстати, вы бывали в Коктебеле в начале лета, а то и в мае?

Ну ладно, об этом позже.

Я понял – допустил ошибку. Проведя рукой по галстукам, оставшимся от прежних моих шаловливых времён, я сразу понял, чего требует от меня кепочка. Галстук в вызывающе крупную красную полоску на фоне светло-серого задрожал под моей рукой, как мобильник, поставленный на беззвучную вибрацию. И когда я выдернул его из связки, красный лоскут в шкафу вспыхнул ясным и чистым алым цветом, каким бывают только маки в степи, когда вы подъезжаете на рассвете к Феодосии…

Вышел я из квартиры, вышел, и кепочку не забыл. Естественно, ни за что не зацепился, вышел так, словно какая-то ласковая ко мне неведомая сила подхватила и вынесла на площадку, пронесла по лестнице вниз и осторожно опустила на асфальт рядом с клумбой.

В метро, конечно, никто и не подумал уступить мне место, хотя… Хотя что-то было… Господи, было! Красавица похлопала юной своей ладошкой по свободному сидению рядом с собой – садись, дескать, не робей, чего не бывает в жизни…