Б Соколов - Булгаков

Вы сами понимаете, что, написав свою книгу налицо, я уж никак не мог переписать ее наизнанку. Помилуйте!

Итак, я, к сожалению, не могу переделывать книгу и отказываюсь переделывать. Но что ж делать в таком случае?

По-моему, у нас, Александр Николаевич, есть прекрасный выход. Книга непригодна для серии. Стало быть, и не нужно ее печатать. Похороним ее и забудем!»

17 ноября 1933 г. редакция «ЖЗЛ» известила Булгакова о своем окончательном отказе от публикации М.

Замечания А. Н. Тихонова к М. удивительным образом бьют именно по тем особенностям книги, которые делают ее привлекательной для читателей. К счастью для них, Булгаков переделывать М. не стал. Советский канон биографий деятелей прошлого и настоящего допускал только их мифологическое изображение. Тех, кто официально был признан выдающимся и для своего времени «прогрессивным», требовалось писать по преимуществу светлыми красками, а к допустимым недостаткам «прогрессистов» относилась разве что недооценка передовой роли того или иного класса или явления. Такие современники Мольера, как Пьер Корнель (1606–1684), Жан Расин (1639–1699) и уж тем более религиозный вольнодумец Клод Эманюэль Шапель (1626–1686) относились к числу положительных героев мифа, упоминать об их пьянстве или склонности к интригам считалось дурным тоном. Наоборот, монархов, вроде Людовика XIV и вообще аристократов, надо было изображать карикатурно в качестве отрицательных культурных героев. Творческая же личность как таковая ревнителей канона не интересовала. Место живого драматурга в биографии тот же Тихонов гораздо охотнее отдал бы подробному описанию устройства театральной сцены, интересному на самом деле только для специалистов. Требования же, предъявленные им к М., больше годились бы для обширного научного трактата по социально-политической или социо-культурной истории эпохи Людовика XIV. А уж подозрительное отношение даже к метафорическому упоминанию дьявольской или колдовской силы вообще анекдотично и показывает, как мало шансов было в то время и на публикацию «Мастера и Маргариты», где мистическое начало, связанное с Воландом и его свитой, играет куда более важную роль, чем в М.

Слабая надежда на издание М. появилась, когда в октябре 1933 г. А. Н. Тихонова в редакции «ЖЗЛ» на время сменил Лев Борисович Каменев (Розенфельд) (1883–1936). 1 ноября 1933 г. Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике его мнение о рукописи со слов секретаря «ЖЗЛ» Н. А. Экке: «Каменеву биография Мольера очень нравится, он никак не соглашается с оценкой Тихонова. Ждет его приезда из отпуска для того, чтобы обсудить этот вопрос с ним. Я очень надеюсь, что биография все-таки будет напечатана у нас». Вероятно, другой отзыв того же Л. Б. Каменева отмечен в дневнике Е. С. Булгаковой 21 сентября 1933 г. со ссылкой на Н. А. Экке, которая рассказывала: «какой-то партийный работник из «Academia» говорил:

— Вы дураки будете, если не напечатаете. Блестящая вещь. Булгаков великолепно чувствует эпоху, эрудиция громадная, а источниками не давит, подает материал тонко» (временный заместитель А. Н. Тихонова до прихода в «ЖЗЛ» руководил издательством «Academia»).

Ирония судьбы заключалась в том, что в 1926 г. Л. Б. Каменев, тогда занимавший гораздо более высокое положение одного из признанных партийных вождей, решительно воспрепятствовал публикации «Собачьего сердца». Позднее вождь впал в опалу и, кажется, научился гораздо терпимее относиться к литературным произведениям. Однако убедить А. Н. Тихонова Л. Б. Каменеву так и не удалось, а вскоре после убийства 1 декабря 1934 г. секретаря Ленинградской парторганизации С. М. Кирова (Кострикова) (1886–1934) он был репрессирован, так что в дальнейшем положительный отзыв Л. Б. Каменева мог бы только повредить М.

Некоторые реалии М. неожиданным образом преломились в «Мастере и Маргарите». Вот описание театрального зала во дворце герцога Филиппа Орлеанского Малый Бурбон, где играла труппа Мольера, будучи Труппой Господина Единственного Брата Короля: «На главном входе Малого Бурбона помещалась крупная надпись «Надежда», а самый дворец был сильно потрепан, и все гербы в нем и украшения его попорчены или совсем разбиты, ибо междоусобица последних лет коснулась и его. Внутри Бурбона находился довольно большой театральный зал с галереями по бокам и дорическими колоннами, между которыми помещались ложи. Потолок в зале был расписан лилиями, над сценой горели крестообразные люстры, а на стенах зала металлические бра… Театральная жизнь в Бурбоне прервалась тогда, когда началась Фронда, потому что в Бурбонский зал сажали арестованных государственных преступников, обвиняемых в оскорблении величества. Они-то и испортили украшения в зале». В «Мастере и Маргарите» театральный зал Малого Бурбона видит в своем сне арестованный за хранение долларов в уборной управдом Никанор Иванович Босой, и в этом зале сидят (в буквальном смысле сидят на полу, в отличие от фрондеров XVII в.) государственные преступники, подозреваемые в еще более страшном преступлении, чем оскорбление величества, — в сокрытии от государства валюты и прочих ценностей. Босой «почему-то очутился в театральном зале, где под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было как следует, как в небольшом по размерам, но очень богатом театре. Имелась сцена, задернутая бархатным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, как звездочками, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская будка и даже публика».

По сравнению с эпохой Людовика XIV и Мольера государственные преступники в «Мастере и Маргарите» кажутся мельче — не на королевскую власть покушаются, а всего лишь пытаются скрыть от властей золотые десятки, валюту да драгоценности. Однако показательно, что в советском обществе пятиконечные звезды — символ коммунистической идеи и аналог королевских бурбонских лилий на занавесе в М. превратились в золотые десятки. Государство во времена Булгакова стремилось выжать из своих граждан как можно больше ценностей. В М. писатель ловко обыграл латинское словосочетание «оскорбление величества» — «laesio majestatis» из Закона об оскорблении величества, активно использовавшемся при римском императоре Тиберии (43 или 42 до н. э. — 37 н. э.) для преследования его врагов. Буквальный перевод «laesio majestatis» — умаление, ущерб или порча величества. Поэтому заключенные в театральный зал Малого Бурбона обвиняемые в «оскорблении величества» и «испортили украшения», причем эти украшения оказываются связанными с символикой королевской власти. В «Мастере и Маргарите» закон об оскорблении величества становится причиной малодушия Пилата, убоявшегося отпустить Иешуа. В современном же мире «Мастера и Маргариты» «оскорбление величества» власти звучит пародийно и выражается в отказе отдать ей золотые десятки — весомый заменитель мнимых бумажных десяток-червонцев, которыми одаривают подручные Воланда московскую публику на сеансе в Театре Варьете. Подлинные произведения театрального искусства, которые в М. играла в театральном зале Малого Бурбона труппа Мольера, а до нее — королевский балет и итальянцы, в «Мастере и Маргарите» спародированы выступлениями «драматического артиста» Куролесова и других, агитирующих сдавать накопления. Если в М. над главным входом во дворец Малый Бурбон помещается надпись «Надежда», что, имея в виду печальную судьбу узников театрального зала, заставляет вспомнить дантовское «Забудь надежду, всяк сюда входящий» перед входом в ад в «Божественной комедии» (1307–1321), то в «Мастере и Маргарите» Никанор Иванович видит только вспыхивающие на стенах «красные горящие слова: «Сдавайте валюту!»», — современную копию библейских «мене, мене, текел, упарсин» — пророчества вавилонскому царю Валтасару скорой гибели (Дан., 5). Советский театр, в сравнении с мольеровским, выродился в примитивное агитационное представление.