Б Соколов - Булгаков

Совпадают Булгаков и Ницше и в своём отношении к народу. Автор «Мастера и Маргариты» вполне мог бы подписаться под этими словами Заратустры: «Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей».

В самой известной книге Ницше находим мы и диалог Заратустры с Жизнью, чрезвычайно напоминающий описание последнего приюта Маргариты и Мастера: «О Заратустра! Не щёлкай так страшно своей плёткой! Ты ведь знаешь: шум убивает мысли — а ко мне как раз пришли такие нежные мысли.

Мы с тобой оба — сущие недобродеи и незлодеи. По ту сторону добра и зла обрели мы свой остров и зелёный свой луг — мы вдвоём, одни! Уже оттого и должны мы ладить друг с другом!

И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, — то гоже ли злиться на то, что не любишь от чистого сердца?»

Булгаковские герои оказываются на таком же острове блаженства, где Мастер, уединившись от толпы, может реализовывать новые замыслы. Но они-то с Маргаритой любят друг друга. Оба они «утомлённые миром», но у Мастера вечная любовь, а у Заратустры — любовь к вечности.

Гармония бытия, считал Н., недостижима, поскольку человек — изначально существо нелогичное и потому не склонное к справедливости, пристрастное в суждениях и оценках. Главное для философа — правда художественная, эстетическая, торжество красоты и воли к власти, что отнюдь не ведёт к счастью в обывательском его понимании. Ибо познания умножают скорбь, и тот, кто стремится в жизни к счастью и довольству, вынужден избегать встречи с более высокой культурой. Н. отрицал мораль и любые постоянные убеждения, как ограничивающие не разум человека, но его волю: «Свобода от всякого рода убеждений — это сила, это способность смотреть свободно». Сверхчеловеку, равно как и обыкновенному человеку на пути к сверхчеловечеству, всё дозволено. Булгаков же, вслед за Достоевским, всегда думал о цене слезинки ребёнка, и именно испуганный мальчик заставляет Маргариту прекратить разгром ненавистного ей обиталища затравивших Мастера литераторов.

Философия Н. сродни философии Карла Маркса стремлением построить такое общество, где люди будут как боги и вместо богов. Только атеизм Ницше не столь тотален, а земным раем могут наслаждаться лишь сверхчеловеки. У Маркса же рай достижим для всех, а Бог не умер, а никогда не существовал. Марксизм предполагает построить общество на основе планомерного управления, отвергаемого ницшеанством. Заметим, что правоту Ницше в этом пункте как будто подтверждает неудача плановой экономики в нашей стране. Булгаков писал «Мастера и Маргариту» уже после «великого восстания черни и рабов», которое попыталось воплотить в жизнь марксистскую теорию. И Воланд вслед за Н. убеждает Берлиоза и Бездомного посредством внезапной гибели председателя МАССОЛИТа в невозможности планировать человеческую жизнь даже на считанные часы и минуты, не говоря уж о «смешном сроке» в тысячу лет.

Н. вопрошает: «Как превзойти человека?» Булгаков же хочет только, чтобы человек оставался человеком. В его время и это было немалым подвигом. Ведь автор «Мастера и Маргариты» жил тогда, когда «маленькие люди стали господами», когда берлиозы, латунские и им подобные «проповедуют покорность, скромность, благоразумие, старание, осторожность и нескончаемое «и так далее» маленьких добродетелей». Мастер, как и сам Булгаков, этих «добродетелей», начисто лишён, и ему не находится места в мире советской литературы.

Заратустра провозглашает: «Лишь у того есть мужество, кто знает страх, но побеждает его, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в неё». Булгаковский Мастер, в отличие от своего создателя, не смог побороть страх, и открывшаяся бездна лишила его воли к жизни.

В булгаковском романе мы видим, «что было бы, если бы потребовал от себя целомудрия тот, чьи отцы посещали женщин и любили крепкие вина и кабанов». Он превратился бы в стяжателя — буфетчика Сокова, который из жадности сторонится женщин, вина, вкусной пищи и которого Воланд в буквальном смысле сажает в лужу.

Н. утверждал: «Оробевшими, пристыженными, неловкими, похожими на тигра, которому не удался прыжок его: такими, о высшие люди, видел я часто вас, когда крались вы стороною. Игра в кости не удалась вам.

Но что ж из этого, вы, играющие в кости! Вы не научились играть и смеяться, как нужно играть и смеяться! Не сидим ли мы всегда за большим столом насмешек и игр?

И если вам не удалось великое, значит ли это, что вы сами — не удались? И если не удались вы сами, не удался и — человек? Если же не удался человек — ну что ж».

Эти суждения Булгаков пародирует в сцене после Великого бала у сатаны: «После второй стопки, выпитой Маргаритой, свечи в канделябрах разгорелись поярче и в камине прибавилось пламени. Никакого опьянения Маргарита не чувствовала. Кусая белыми зубами мясо, Маргарита упивалась текущим из него соком и в то же время смотрела, как Бегемот намазывает горчицей устрицу.

— Ты ещё винограду сверху положи, — тихо сказала Гелла, пихнув в бок кота.

— Попрошу меня не учить, — ответил Бегемот, — сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал!

— Ах, как приятно ужинать вот этак, при камельке, запросто, дребезжал Коровьев, — в тесном кругу…

— Нет, Фагот, — возражал кот, — бал имеет свою прелесть и размах.

— Никакой прелести в нём нет и размаха также, а эти дурацкие медведи, а также и тигры в баре своим рёвом едва не довели меня до мигрени, — сказал Воланд.

— Слушаю, мессир, — сказал кот, — если вы находите, что нет размаха, и я немедленно начну держаться того же мнения.

— Ты смотри! — ответил на это Воланд.

— Я пошутил, — со смирением сказал кот, — а что касается тигров, то я их велю зажарить.

— Тигров нельзя есть, — сказала Гелла.

— Вы полагаете? Тогда прошу послушать, — отозвался кот и, жмурясь от удовольствия, рассказал о том, как однажды он скитался в течение девятнадцати дней в пустыне (подобно Заратустре и Святому Антонию. — Б. С.) и единственно, чем питался, это мясом убитого им тигра. Все с интересом прослушали это занимательное повествование, а когда Бегемот кончил его, все хором воскликнули:

— Враньё!

— Интереснее всего в этом вранье то, — сказал Воланд, — что оно враньё от первого до последнего слова.

— Ах так? Враньё? — воскликнул кот, и все подумали, что он начнёт протестовать, но он только тихо сказал: — История рассудит нас».

Ранее, перед балом, Воланд называет Бегемота «окаянным Гансом», т. е. шутом, когда они играют партию в шахматы и чёрный кот плутует. У Булгакова тигры, «которым не удался прыжок», оказываются не символом великих людей, не дотянувших до сверхчеловека, а олицетворением шутовского вранья.

В целом же Булгаков создавал своего Мастера как отражённый в кривом зеркале советской действительности и суровых реалий ХХ века портрет и самого Н., и наиболее близкого к нему персонажа из его сочинений Заратустры. Булгаковский герой создаёт свой вариант книги «Так говорил Заратустра» — роман о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри. Однако аналог божественного проповедника в «Евангелии от Воланда» проповедует вещи, прямо противоположные тем, что отстаивает ницшеанский Заратустра: о равенстве и природной доброте всех людей на свете. Его гибель неизбежна в мире, где добра столько же, сколько и зла, но жизнь и смерть Иешуа становится нравственным и эстетическим абсолютом. Мастер же — это сверхчеловек по своему художественному таланту, но маленький человек по своим житейским обстоятельствам — отсутствию силы воли и неумению приспосабливаться к неблагоприятной общественной среде. Булгаков, в отличие от Н., не верил в удавшуюся смерть, а верил в удавшееся творческое бытие. Главная награда — в посмертной славе. Её получил Мастер, удостоенный творческого покоя в потустороннем мире, и сам Булгаков, которому его «закатный роман» преподнёс сюрприз в виде вселенского признания четверть века спустя после смерти.