Б Соколов - Булгаков

«СЫНОВЬЯ МУЛЛЫ», пьеса, поставленная во Владикавказе в мае 1921 г. местной ингушской труппой. Премьера состоялась 15 мая, и С. м. прошли три раза. Позднее пьеса была переведена на осетинский язык (с заменой мусульманских имен на осетинские) и ставилась осетинскими самодеятельными театральными коллективами. Осетинский перевод пьесы, выполненный артистом Б. И. Тотровым, опубликован: Фидиуаг, Владикавказ, 1930, № 4. Сохранился суфлерский экземпляр русского текста пьесы, хранящийся ныне в архиве Булгакова в Отделе Рукописей Российской Государственной Библиотеки. Впервые опубликована на русском языке: Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. 1-е изд. М.: Локид; Миф, 1996. Процесс создания С. м. Булгаков описал в повести «Записки на манжетах» (1922–1923) и в рассказе «Богема» (1925). В повести об этом говорится следующим образом: «Помощник присяжного поверенного, из туземцев, научил меня. Он пришел ко мне, когда я молча сидел, положив голову на руки, и сказал: «У меня тоже нет денег. Выход один — пьесу нужно написать. Из туземной жизни. Революционную. Продадим ее…».

Я тупо посмотрел на него и ответил: «Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще я ничего не могу писать. Я устал, и, кажется, у меня нет способностей к литературе».

Он ответил: «Вы говорите пустяки. Это от голоду. Будьте мужчиной. Быт — чепуха. Я насквозь знаю быт. Будем вместе писать. Деньги пополам».

С того времени мы стали писать… Его жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена, рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и давала советы. Тут же я убедился, что они оба гораздо более меня способны к литературе. Но я не испытывал зависти, потому что твердо решил про себя, что эта пьеса будет последним, что я пишу…

И мы писали.

Он нежился у печки и говорил:

— Люблю творить!

Я скрежетал пером… Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у себя, в нетопленой комнате, ночью, я, не стыжусь признаться, заплакал! В смысле бездарности — это было нечто совершенно особенное, потрясающее! Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного творчества!..

В туземном подотделе пьеса произвела фурор. Ее немедленно купили за 200 тысяч. И через две недели она шла.

В тумане тысячного дыхания сверкали кинжалы, газыри и глаза. Чеченцы, кабардинцы, ингуши, — после того, как в третьем акте геройские наездники ворвались и схватили пристава и стражников, — кричали:

— Ва! Подлец! Так ему и надо! — И вслед за подотдельскими барышнями вызывали: «автора!»

За кулисами пожимали руки.

— Пирикрасная пыеса!

И приглашали в аул…»

Автор «Записок на манжетах» признавался, что С. м. писали втроем: «Я, помощник поверенного и голодуха». В «Богеме» этот туземный помощник присяжного поверенного назван по имени: Гензулаев. Срок написания здесь определен чуточку больше: семь с половиной дней, а роль Гензулаева охарактеризована несколько иначе: «Сам он мне тут же признался, что искренне ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее Гензулаева. Но Гензулаев назубок знает туземный быт, если конечно, бытом можно назвать шашлычные завтраки на фоне самых постылых гор, какие есть в мире, кинжалы неважной стали, поджарых лошадей, духаны и отвратительную, выворачивающую душу музыку». Помощник присяжного поверенного должен был «подсыпать этот быт» в пьесу. Художественное же качество С. м. автор в «Богеме» оценивал не менее сурово, чем в «Записках на манжетах», хотя теперь, учитывая опыт советского театра первой половины 20-х годов, уже не настаивал на уникальности пьесы:

«…Если когда-нибудь будет конкурс на самую бессмысленную, бездарную и наглую пьесу, наша получит первую премию (хотя, впрочем… впрочем… вспоминаю сейчас некоторые пьесы 1921–1924 годов и начинаю сомневаться…), ну не первую — вторую или третью». По словам автора «Богемы», гонорар за пьесу был 200 тысяч рублей, разделенный между соавторами поровну (та же сумма — и в «Записках на манжетах», причем «пьеса прошла три раза (рекорд), и вызывали авторов»). Этими деньгами Булгаков, как он сообщает в «Богеме», распорядился следующим образом: «Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из Владикавказа».

Судя по данным, сообщаемым Булгаковым в «Записках на манжетах», и учитывая, что премьера С. м. была 15 мая 1921 г. — в булгаковский день рождения, пьеса была написана соавторами в конце апреля. На вырученный от постановки С. м. гонорар Булгаков выехал 26 мая в Тифлис (Тбилиси) через Баку. После его отъезда пьеса еще неоднократно шла не только во Владикавказе, но и в Грозном.

Т. Н. Лаппа, первая жена писателя, в своих воспоминаниях в основном подтверждает изложенные Булгаковым в «Записках на манжетах» и «Богеме» обстоятельства создания С. м. Она отметила, что муж ходил во Владикавказе писать пьесу к их соседям Пейзулаевым и что значительная часть денег была потрачена на обязательный после премьеры банкет (скорее всего, на него как раз и ушли упоминаемые в «Богеме» 7 тыс. рублей).

Соавтором Булгакова по С. м. был кумык Туаджин Пейзулаев, уроженец селения Аксай в Дагестане, успевший до революции окончить юридический факультет Петербургского университета. В начале 1920-х годов он жил во Владикавказе, а позднее переселился в Москву, где и скончался в 1936 г. Неизвестно, встречались ли Булгаков и Пейзулаев в столице, но своего владикавказского знакомого писатель вспомнил, когда начал в 1929 г. писать роман «Мастер и Маргарита». В ранних редакциях директора Театра Варьете Степана Богдановича Лиходеева звали Гарася Педулаев, а нечистая сила бросала его не в Ялту, а во Владикавказ. Только в последней редакции «Мастера и Маргариты», начатой в 1937 г., герой был перемещен в Ялту, а не во Владикавказ, и стал именоваться Степой Лиходеевым. Не исключено, что Булгаков узнал о смерти своего владикавказского соавтора и счел неудобным придавать его черты сатирическому персонажу. Скорее всего, роль Пейзулаева в создании С. м. свелась к снабжению драматурга необходимым бытовым материалом. Текст пьесы, по всей видимости, писал один Булгаков. В осетинском переводе 1930 г. стоит только его фамилия. После приезда в Москву в сентябре 1921 г. драматург уничтожил рукопись С. м. Однако в 1960 г. в Грозном был обнаружен суфлерский экземпляр пьесы. На нем также один автор — Булгаков.

В «Записках на манжетах» как будто предсказана такая судьба текста С. м.: «Я начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь… От людей скрыть. Но от самого себя никогда! Кончено! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!..» В «Мастере и Маргарите» подобные рассуждения вылились в ставшие афоризмом слова Воланда «Рукописи не горят!», сказанные по поводу гениального романа Мастера. Но Булгаков еще в начале 20-х годов понимал, что свой след в жизни оставляют любые произведения, в том числе и такие бездарные, как С. м. К тому же судьба С. м. оказалась счастливей многих других, гораздо более талантливых булгаковских пьес, так и не увидевших свет рампы при жизни автора.