Б Соколов - Булгаков

Булгаков высоко оценивал Б., но стыдился запечатленной в ней бедности жизни. 4 января 1925 г. он записал в своем дневнике «Под пятой»: «Сегодня вышла «Богема» в «Красной Ниве» № 1. Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке. Эту вещь я сегодня перечитал, и она мне очень нравится, но поразило страшно одно обстоятельство, в котором я целиком виноват. Какой-то беззастенчивой бедностью веет от этих строк. Уж очень мы тогда привыкли к голоду и его не стыдились, а сейчас как будто бы стыдно. Подхалимством веет от этого отрывка. Кажется, впервые со знаменитой осени 1921-го года (времени приезда Булгакова в Москву — Б.С.) позволю себе маленькое самомнение и только в дневнике, — написан отрывок совершенно на «ять», за исключением одной, двух фраз. («Было обидно и др.»). Вот не понравившаяся Булгакову тяжеловесная фраза: «Было обидно, в особенности потому, что гримасы были вовсе не нужны…» В Б. автор, чтобы его не узнали на фотографии, сделанной по случаю премьеры его «революционной пьесы», гримасничает, и «благодаря этим гримасам, в городе расплылся слух, что я гениальный, но и сумасшедший в то же время человек».

БУЛГАКОВ, Афанасий Иванович (1859–1907), отец Булгакова, статский советник, профессор Киевской Духовной Академии по кафедре истории западных вероисповеданий. Б. родился 17/29 апреля 1859 г. в семье православного священника Ивана Авраамьевича Булгакова (1830–1894) и Олимпиады Ферапонтовны Булгаковой (урожденной Ивановой) (1830–1910). Фамилия «Булгаков» происходит от тюркского существительного «булгак» — производного от глагола «булга». Глагол имеет значения «махать», «перемешивать», «взбалтывать», «мутить», «махать», «качаться», «биться». «Булгак» же означает «смятение», «гордо ходящий человек, поворачивающий голову в разные стороны», или просто «гордый», «гордец».

В 1876–1881 гг. Б. обучался в Орловской духовной семинарии, в 1881–1885 гг. — в Киевской Духовной Академии, которую окончил со степенью кандидата богословия. В 1885–1887 гг. преподавал древнегреческий язык в Новочеркасском духовном училище. В 1887 г. за книгу «Очерки истории методизма» (1886) Советом Академии был удостоен степени магистра богословия и в том же году определен на службу в КДА в должности доцента общей древней гражданской истории с чином надворного советника. В 1889 г. Б. перешел на кафедру истории и разбора западных исповеданий. Одновременно в 1890–1892 гг. преподавал историю в Киевском Институте благородных девиц. С 1892 г. параллельно с преподаванием Б. исполнял обязанности Киевского отдельного цензора по внутренней цензуре. В 1896 г. за выслугу лет Б. был произведен в статские советники, что давало право на потомственное дворянство. В 1902 г. Б. был избран экстраординарным профессором. 11 декабря 1906 г. удостоен степени доктора богословия, а 8 февраля 1907 г. Святейший синод утвердил Б. в звании ординарного профессора. 1 июля 1890 г. Б. женился на Варваре Михайловне Покровской (Булгаковой), дочери православного священника. У них было семеро детей: Михаил (1891), Вера (1892), Надежда (1893), Варвара (1895), Николай (1898), Иван (1900) и Елена(1902). 14 марта 1907 г. Б. скончался от наследственного нефросклероза.

В некрологе, написанном профессором КДА В. П. Рыбинским (1867–1944) и опубликованном в «Трудах КДА», отмечалось, что «почивший профессор был очень далек от того поверхностного либерализма, который с легкостью все критикует и отрицает; но в то же время он был противником и того неумеренного консерватизма, который не умеет различать между вечным и временным, между буквой и духом и ведет к косности церковной жизни и церковных форм». Подобный умеренный либерализм Б. отчетливо отразился в его работах, особенно написанных после начала революционных событий 1905 г. Например, в статье «Французское духовенство в конце XVIII в. (в период революции)», опубликованной в № 5 «Трудов КДА» за 1905 г., Б. писал: «В то время среди французского народа началась проповедь о равенстве, братстве и свободе всех людей с точки зрения формально-правовых воззрений на отношение людей между собою. Что же стали делать высшие представители церкви? Как они отнеслись к этому? Вместо того чтобы заняться выяснением истинно христианского смысла этих понятий (Мф. V, 44 — 48), они, как бы закрывая глаза на то, что эти понятия заимствованы из учения Господа нашего Иисуса Христа, стали проповедать о том, что безусловного равенства, братства и свободы никогда не было и быть не может. Но ведь дело шло совсем не об этом. Дело шло о равенстве всех пред законом, в основе которого (по идее) должен быть закон нравственный. Они начали также проповедать о необходимости безусловного повиновения законам, происходящим от Богом поставленной власти. Но на качество этих законов внимания не обращалось; не обращалось внимания на их отношение к духу христианства. Такою постановкою дела высшее духовенство скомпрометировало себя, и в таком отношении его к начавшемуся народному движению нужно искать происхождения того поистине грустного факта, который известен в истории Франции под именем объявления «культа разума»». Б. отмечал при этом, что низшее приходское духовенство во Франции накануне революции «было придавлено и вместе с простым народом делило его радости и горе. Оно страдало от бедности, несмотря на то, что не было обременено и связано тягостями семейной жизни; оно было под гнетом и духовной и светской власти, оно страдало и от провинциальной аристократии, которая своими связями с высшим клиром всегда имела возможность угнетать приходских священников (cures). Одним словом, конец XVIII века дает нам целый ряд картин, знакомых нам, близких нашему сердцу, напоминающих до мельчайших подробностей жизнь наших деревенских священников по их положению между простым народом и деревенской «знатью», начиная с господ и кончая их «дворецкими». Слово «cure» (приходской священник) сделалось таким же унизительным и обидным, почти позорным, как и теперь у нас слово «поп». А между тем этому-то именно духовенству и предстояла необходимость выступить со своим религиозно-нравственным влиянием в деле начинавшегося народного разрушительного движения. Что оно могло сделать? Как могло оно предотвратить братоубийственную народную резню? Оно не могло с открытою душою и с полным убеждением выступить на защиту старого порядка вещей; потому что это значило бы защищать полное попрание законов божеских и человеческих, и потому, — естественно, оно должно было или оставаться молчаливым зрителем ужасных событий или, сознавая справедливость народных требований, становиться в ряды недовольных и вместе с ними переживать все ужасы революции». Автор «Французского духовенства в конце XVIII в.» считал, что «когда теперь во Франции говорят об отделении Церкви от государства, то, в сущности, говорят о том, чтобы юридически констатировать уже совершившееся дело; а совершилось оно тогда, когда французское духовенство бросило своих пасомых на произвол судьбы, впуталось в государственные дела и не хотело признать той истины, что совершение государственных переворотов не дело Церкви, что царство Божие не есть брашно или питие, но правда, и мир, и радость о Духе Святе».