Юрий Орлов - Oпасные мысли

В конце декабря Сергей Ковалев, один из самых уважаемых диссидентов, был арестован…

Потом, в лагере, я буду вспоминать 1975-ый как мой последний счастливый и спокойный год. Дети были здоровы и часто заходили в гости. Я закончил три физических статьи, две из которых мои соавторы смогли опубликовать в советских журналах (третья застряла у Макарова-Землянского с сотоварищами.) Институт философии, не спросив КГБ, отправил мою первую статью по волновой логике на международную конференцию по методологии, логике, и философии науки в Канаде, и она была опубликована там в материалах конференции. У меня был стабильный режим работы, время было поделено поровну на науку, частное репетиторство и права человека. Меня не обыскивали, не допрашивали, не арестовывали. И вокруг — все еще десять топтунов. Черные «волги» с четырьмя чекистами, шофер пятый, еще не дежурили круглосуточно под нашими окнами. (Это начнется на следующий год — незаглушаемые моторы, визг тормозов, крики переговорников — круглые сутки, семь дней в неделю.) Топтуны гуляли туда, сюда, поперек и обратно по микрорайону. Ирина подходила, тыкала пальцем в живот, говорила: «Скажите вашему начальнику, чтобы вас заменили!» Агент молча уходил и больше не появлялся. Его действительно заменяли другим, но у всех у них печати на лбу, и Ирина подходила к другому, снова говорила: «Мы вас узнали». И этот тоже исчезал. Вполне возможно, что весь юридический факультет университета прошел у нас производственную практику.

Но, все-таки, — они еще не сопровождали нас в лес, в наши обычные воскресные прогулки за город, не сопровождали даже летом, даже когда мы посещали Брыксиных (и довольно часто) на их даче. Неутомимый Иван Емельянович постоянно улучшал что-нибудь вокруг дома, я помогал ему немножко. Пройдет еще полтора года и мы расстанемся навсегда: меня зимой арестует КГБ, а его летом убьют по дороге с дачи на станцию, и убийц — не разыщут… Но в этом 1975-ом все было тихо и мирно для нас обоих. И от Ани КГБ отстал.

А предыдущей осенью они вызывали ее на Кузнецкий 24, в один из их домов. Разговор шел о ее путешествии вместе с отцом и Солженицыным к брату Ивана Емельяновича в Тамбовскую деревню. Солженицын хотел записать народный говор. Братова семья обрадовалась гостям необычайно и Солженицына не испугалась. Самогон ставился на стол не то, что каждый день, а каждый час, Ане с отцом приходилось пить за троих: Солженицын не пил. Так что Аня не могла решительно ничего вспомнить об этой поездке, забыла даже имена.

«Нам все известно о ваших отношениях с Солженицыны, — сказал тогда чекист. — Фотографии показать?»

Он полез в стол, глядя на нее рачьими глазами. Медленно открыл ящик и стал вытаскивать; вытащил — белый лист. Перевернул — опять бело.

«Слушайте! Хотите поехать за границу?»

Через несколько дней ей опять позвонили, приглашая снова на Кузнецкий 24.

«Мусор. Проигнорируй, — сказали мы ей на семейном совете. — Пусть шлют повестку. Ты обязана являться только по повестке».

Она проигнорировала, и они отстали. Это была у них проба.

Несмотря на все попытки КГБ остановить ее, Таня Плющ продолжала прорываться из Киева в Москву и передавать нам информацию о муже.

Леонид Плющ, киевский математик, член одной из самых ранних диссидентских организаций — Инициативной группы защиты прав человека в СССР, был брошен в СПБ в частности за то, что подписал обращение против злоупотребления психиатрией в политических целях. КГБ использовал специальные психбольницы для наказания активных и устрашения потенциальных диссидентов. Люди боялись их больше, чем лагерей: политических «пациентов» пытали мучительными нейролептиками, избивали руками санитаров-уголовников, помещали вместе с буйными. Единственным способом бороться с этим дьявольским изобретением медицины было — посылать информацию за рубеж. Борьбу начали за несколько лет до нас Владимир Буковский и Семен Глузман. К середине семидесятых диссиденты вцепились в эту проблему когтями и зубами.

Центральной фигурой для нас был генерал-майор Петр Григоренко, боевой ветеран Второй мировой войны. Он начал с критики партии в начале шестидесятых, а затем стал одним из ведущих правозащитников, убежденных сторонников плюрализма, противников насильственных и подпольных методов. В наказание и в назидание, лишив звания и генеральской пенсии, его дважды запирали в спецпсихушку. Под напором, однако, международного общественного мнения, опиравшегося на информацию, посылаемую его отважной женой Зиной Михайловной, а также, конечно, Сахаровым, Шафаревичем и другими диссидентами, генерал был освобожден из СПБ в июне 1974-го. Он вышел оттуда таким же страстным, добрым, благородным и внутренне совершенно свободным человеком.

Я сконцентрировал свои усилия на Плюще, присоединившись к Татьяне Ходорович; мы систематически давали интервью иностранным корреспондентам, писали обращения к международным союзам математиков, психиатров, юристов. Информация шла в основном от жены Плюща Тани, других к Плющу не допускали. Весной 1975-го мы с нею решили пробиться к главному советскому психиатру профессору Снежневскому прямо домой, в его огромные московские апартаменты. Он казался мне преступником не по своей воле; настоящим, матерым негодяем был, например, директор знаменитого института им. Сербского профессор Владимир Морозов, сотрудничавший с КГБ с молодых юных лет. К нему ходить было бы абсолютно беспредметно.

Увидев Таню Плющ, Снежневский понял, что это за визит, но отказываться было поздно. Я немедля приступил к делу.

«Мы просим Вас вмешаться в действия профессора Блохиной против Плюща в Днепропетровской тюремной спецбольнице. После каждой экспертизы она пишет все более и более ужасные протоколы. Он был помещен туда с Вашим диагнозом «вялотекущая шизофрения», а теперь у него, оказывается, «шизофрения параноидального типа».

Болезнь «вялотекущая шизофрения», некое среднее между нормой и болезнью, было изобретение профессора Снежневского.

«Ваш муж болен, — вежливо, но твердо произнес профессор, отвечая вместо меня Тане. — Прежде, чем поставить диагноз, мы вели за ним наблюдение».

«Да, но люди, наблюдавшие за ним, были уголовники», — возразил я.

Я-то имел в виду уголовников в прямом смысле. Перед первой экспертизой Плюща «наблюдали» не в больнице, а непосредственно в уголовной тюрьме; следовательно, кто же это делал, если не сокамерники-уголовники? Снежневский, однако, принял замечание на свой счет и слегка покраснел.

«У меня нет оснований сомневаться в квалификации днепропетровских врачей, — сказал он. — Они постоянно консультируются со мной».

«Вот как? — сказал я. — Это очень интересно. Я не знаю, читали ли ВЫ свой учебник психиатрии. Но я — читал. Там написано черным по белому, что Ваша вялотекущая шизофрения никогда не развивается в шизофрению параноидального типа!»