Газета Завтра Газета - Газета Завтра 292 (27 1999)

Доминго называет Германа “русским Отелло”. Это его первая роль на русском языке. До этого он уже участвовал в постановках русских опер, но пел их... на иврите, выступая в составе труппы Израильской оперы.

В отличие от итальянца Лучано Паворотти испанцу Доминго русское произношение дается куда лучше. Говорят, он работал над языком с одержимостью, равной одержимости Германа к игре за карточным столом. И это воздалось сторицей — он сумел донести со сцены текст весьма разборчиво и временами почти без акцента.

Хотя Доминго намного старше своего героя, о возрасте певца забываешь, слыша его все еще невероятно мощный, полный энергии, страстности голос. И пусть верхние тона подчас оказывались несколько тоньше, чем в лучшие годы маэстро, исполнение сверхчеловеческой, неизбывной печали и скорби патетические музыкальные фразы из партитуры Чайковского придавали образу магически волнующую глубину. Доминго был настолько искренним в проявлении своих чувств, что порой казалось — только таким и мог быть этот полубезумный в своих страстях военный инженер Герман. Даже памятуя о том, что оставив певцу эспаньолку, гримеры объективно погрешили против исторической истины: вплоть до последний четверти XIX века офицерам русской армии, подобно всем остальным представителям дворянского сословия в России, было строжайше запрещено носить бороды, а усы и бакенбарды разрешалось отпускать только брюнетам...

Под стать Пласидо Доминго оказались и его русские партнеры. Прима Мариинского театра сопрано Галина Горчакова стилистически безупречно исполнила роль трепетной, ранимой и одновременно пылкой в своей безрассудности Лизы. Казалось, ее чистый и богатый по тембру голос не знает никаких затруднений и преград — он лился легко и свободно: от кульминационных высот до самых низких нот.

Партию ее жениха князя Елецкого, как и пять лет назад, спел Дмитрий Хворостовский (на фото). Его роль, по существу, — всего в одну арию. Но какую! Он еще раз подтвердил свою славу одного из величайших баритонов мира.

Роскошное меццо-сопрано Ольги Бородиной, исполнившей сравнительно небольшую партию Полины, подруги Лизы, позволило заговорить о ней как об одной из самых многообещающих молодых исполнительниц. Василий Герелло предстал в роли коварного Томского, дебютантка Ольга Трифонова — в образе очаровательной Хлои, а маститая Ирина Богачева спела партию доброй и сострадательной гувернантки.

Ностальгией прозвучало возвращение на сцену после двенадцатилетнего перерыва легендарной шведской певицы, сопрано Элизабет Зедерстрем. Ей пошел уже 72-й год, но она отозвалась на просьбу “Метрополитен опера”, где дебютировала ровно 40 лет назад, и мастерски справилась с сюрреалистической ролью графини, требующей небольшого голоса, но сильной драматической игры. Ее героиня отличилась большим достоинством, сдержанностью и самообладанием, а вовсе не была гротескна и истерична, как это подчас бывает в исполнении других оперных див.

Слаженным ансамблем солистов хора (среди которого непривычно было видеть в костюмах русских вельмож черных исполнителей!) и оркестра руководил главный приглашенный дирижер “Метрополитен опера” Валерий Гергиев, за которым закрепилась репутация музыканта, ломающего привычные штампы. Взмахи дирижерской палочки насыщали музыкальные темы выразительностью и драматизмом, придавали сценическому действию динамику и смятенность, а характерам — жизнь.

Вот только странно для русского зрителя, привыкшего к шумным и долгим овациям, крикам “браво” и ливню цветов, как правило, обрушивающимся “под занавес” с галерки и балконов на сцену, оказался более чем скромный прием у американцев корифеев современной оперной сцены.

— Несколько лет назад, — пояснил мне сидевший рядом нью-йоркский музыкальный критик, а в недавнем прошлом оперный певец Фред Плоткин, — букет, брошенный с балкона, попал в скрипку Страдивари, находившуюся в руках одного из оркестрантов, и повредил ее настолько, что она уже не подлежала реставрации. С тех пор такое проявление чувств у растроганных зрителей, как забрасывание исполнителей цветами, оказалось под строжайшим запретом...

Что ж, может быть, в этом и есть резон. Но я не увидела даже дежурных цветочных корзин, обычно выносимых у нас из-за кулис администрацией театра.

И все же о кое-каком сходстве мне довелось узнать от другого собеседника — студента Манхеттенской музыкальной школы Троя Доней: подобно тому, как у нас в Москве, еще совсем недавно, для того чтобы попасть на нашумевший спектакль, фанатичными театралам приходилось дежурить у касс ночи напролет, так и за билетами в “Метрополитен” на “Пиковую даму” очередь занимали с полуночи, причем каждые два часа объявлялась перекличка. И так до 9 часов утра, когда в заветном окошке показался кассир.

— По два билета в руки, — предупредили бдительные хранители очереди с видавшими виды списками в руках...

Пушкин — он и в Америке Пушкин.

Инна Симонова

Нью-Йорк

“ТЕЛО БУДЕТ ПРЕДАНО ЗЕМЛЕ. А СТАРШИЙ МИЧМАН БУДЕТ ПЕТЬ”.

`98 г. Реж. Илья Макаров. В гл. роли Александр Лазарев (младший).

Еще одно прекрасное порождение нынешнего кинематографа, выпущенное киностудией им. Горького совместно со студией “Жесткое время”. Фильм сделан в рамках кичевой криминальной драмы, но хотя он и завернут в красивую обертку из модных питерских мест, дорогих вещей быстрого действия, его начинка довольно глубока, что обязательно станет заметно искушенному зрителю.

Начало фильма ознаменовано вполне уместной кантатой Карла Орфа “Carmina Burana”, под которую уходит из жизни капитан, тело которого фигурирует в названии. Затем появляется Александр Лазарев в роли инфернально-рокового Игоря.

Он, сидя в машине, мчащейся на высокой скорости, произносит великолепный монолог, посвященный обывателям, и тем самым задает бешеный ритм, не ослабевающий до конца: “Смерть, в отличие от жизни, не дана нам в ощущениях... Вот окна, где сидят эти скоты-обыватели, ощерились лампочками, смотрят свои телевизоры идиотские — потребители. Не спать. НЕ СПАТЬ!” — кричит он и сигналит, не переставая.

Путь Игоря лежит в морг, откуда он забирает труп друга — капитана, произнося ошарашенному охраннику: “Мы вроде ангелов, только настоящие, а не такие, какими нас рисуют всякие придурки”. Конечно же, в фильме для нас более всего интересен этот самый Игорь — настоящий, мрачный, жесткий, неотвратимый, как смерть. Он — абсолютное зло для обывателя, тонкий романтик, эстет, рыцарь, если угодно. Игорь живет только своими законами, при этом он довольно религиозен: “В каждом нашем движении заключено божественное усилие, которое мы должны осознать, чтобы правильно действовать, только в осознании высшей воли, высшей справедливости заключено наше высшее предназначение”.