В. Василевская - Воспоминания (Катакомбы XX века)

5 Габрияник Алексей Иванович (1895–1950), муж дочери профессора МДА А.П. Голубцова Анны, в 1925 г. рукоположен во иереи патриархом Тихоном, служил в селе, затем до 1928 г. — в г. Сергиевом Посаде (Загорске); за отказ поминать гражданскую власть получил запрещение, которое было вскоре снято, потом переведен в Москву и короткое время служил в церкви свв. Кира и Иоанна; выслан на 3 года в Среднюю Азию; после ссылки жил в Воронеже, в 1933 г. получил 3 года ИТЛ (Темкинские лагеря). В 1935 г. освобожден. В 1942–1946 гг. по благословению архим. Серафима (Батюкова) перешел на нелегальное положение и служил по домам. В 1946 г. арестован (4 года провел во Владимирской тюрьме), после окончания срока был этапирован на поселение в Сибирь. Умер по дороге в тюрьме г. Кирова.

6 Крючков Дмитрий Иванович (1874–1952), священник, духовный сын прот. Владимира Богданова. Служил в храме преп. Саввы Освященного в Москве. После выхода июльской Декларации 1927 г. находился в оппозиции к митр. Сергию (Страгородскому). В 1927 г. арестован, был в заключении. 1928–1932 гг. служил в церкви свв. Кира и Иоанна. С 1946 г. в ссылке в районе г. Абакана Красноярского края.

7 Святитель Афанасий, епископ Ковровский (Сахаров, 1887–1962), канонизирован в 2000 г.

8 Имеются в виду святой праведный прот. Алексей (1859–1923) и его сын священномученик прот. Сергий Мечевы (1892–1941), канонизированы 2000 г.

9 Преподобный иеросхимонах Нектарий (Тихонов, 1853–1928), последний оптинский старец, канонизирован в 2000 г.

10 Вера Алексеевна Корнеева (1906–1999) происходила из старинного дворянского рода. Детство провела в имении Великого Князя Константина Романова (К.Р), дяди царя, близко дружила с его младшей дочерью, княжной Верой (они были ровесницами). После революции со своей крестной-монахиней, приходившейся ей тетей, Натальей Леонидовной Рагозиной (Н. Л. приняла постриг в 1919 г. от последнего оптинского старца Нектария), укрывала священников, монахов и монахинь из разогнанных монастырей. В ее доме в Лосинке в течение 8 лет нелегально жил иеромонах Иеракс (Бочаров). В комнате на чердаке, где он скрывался, была устроена тайная церковь. В 1946 г. была арестована, отбыла 5 лет ИТЛ и 3 года "вечной" ссылки в Казахстане; была освобождена после смерти Сталина. В "Архипелаге ГУЛАГ" А. Солженицын, лично знавший Веру Алексеевну, приводит ее свидетельства о жизни в заключении.

Полностью опубликовано: ВРХД. 1984-III, Э 142, с. 209.

Ante lucem (Перед рассветом. — лат.)

-------------------------------

Архимандрит Серафим (Батюков) 1880–1942.

"Пути Божии неисповедимы". Чем больше проникаешься этим чувством и сознанием, тем труднее обращаться к прошлому, тем труднее делиться своими воспоминаниями, понимая, что мы фактически так мало видим и понимаем по-настоящему, что даже свою собственную жизнь и судьбу мы познаем здесь лишь "яко зерцалом в гадании".

Встреча с о. Серафимом, общение с ним, крещение и последующее его руководство моей жизнью для меня самое подлинное и великое чудо и в то же время самая неопровержимая, центральная реальность моего существования.

Видимое руководство о. Серафима началось в 1935-м и окончилось в 1942 году с его смертью, но в действительности оно началось еще в 1920 году, т. е. продолжалось более 20 лет, а незримо, несомненно, продолжается и сейчас, так как та духовная связь, которая создалась при крещении, когда он буквально "принял мою душу в свою", не может быть расторгнута концом земного существования.

Религиозное чувство родилось у меня в душе очень рано, но возникло оно не изолированно, а в свободном комплексе чувств при первых попытках осознать жизнь. Оно возникло вместе с чувством истории, осознанием своей принадлежности к народу, который "открыл" Бога для человечества. Люди жили во тьме язычества, когда в Израиле "открылся" Единый Истинный Бог. Другие народы открыли вращение земли, электричество, закон тяготения и многое другое, но то открытие, которое было дано еврейскому народу, было самым важным. Мысль об этом наполняла детскую душу чувством большой нравственной ответственности.

У меня всегда была глубокая душевная связь с мамой. Я ей поверяла все, что вырастало в душе, хотя многое было смутным, неясным для меня самой, и всегда находила отклик и поддержку.

Мама моя была из тех людей, о которых Мейстер Экхард говорит: "Они живут и действуют среди вещей, но делают это так, точно стоят у крайнего небесного круга, совсем близко от вечности".

Ничто в мире материальном ее не привлекало, ей ничего не нужно было для себя, и своих близких она любила какой-то особенной одухотворенной, самоотверженной любовью. Она несла на себе все заботы и тяготы жизни, ни на минуту не отдаваясь житейской суете. И связь ее с нами, детьми, была какая-то особенная, духовная: "Если бы ты не родилась, я бы по тебе всегда скучала", — сказала мне мама однажды, когда я была еще совсем маленькой девочкой. А когда я подросла настолько, что мама могла надеть на меня свое черное платье, она сказала спокойным, почти радостным голосом: "Ну, вот моя девочка уже взрослая и я могу скоро умереть". Ничего в нашей детской жизни не казалось маме мелким или ненужным. Иногда я спрашивала маму: "Может быть, не стоит тебе этого рассказывать, может быть, тебе это неинтересно", — и мама неизменно отвечала: "Все, что интересно тебе, интересно и мне". И мы жили глубоко единой внутренней жизнью. Однажды я серьезно заболела. Когда поставлен был диагноз, мама вошла ко мне в комнату и с улыбкой сказала: "Не бойся ничего, мы будем болеть вместе".

Помню, как рассказав маме о каком-то совершенном мною дурном поступке, я спросила: "Можешь ли ты простить меня на этот раз?" — "Не только на этот раз, но и всегда", — твердо ответила мама. Это обещание всегдашнего прощения было сильнее самой страшной угрозы.

"Какое счастье быть вместе с тобой", — говорила я маме, когда мы бывали одни. "Дай Бог тебе большего счастья", — с грустной улыбкой отвечала мама. В ее сердце закрадывалась тревога и однажды она сказала мне: "Я боюсь, что ты будешь очень одинока".

---------------------------------

Вера Василевская с подругой Зиной в 20-х годах

И действительно, я ощущала это даже тогда, когда в 1918 году поступила в университет и встретила там людей, близких мне по духу, разделявших мои религиозные искания. Это были последние годы философского факультета в его старом составе. Мы слушали лекции И.А. Ильина/11/, Г.И. Челпанова/12/, собирались на религиозно-философские собрания, на которых обсуждались волновавшие всех вопросы духовной жизни и Евангелия. На лекции Ильина студенты сходились в таком количестве, что аудитория их не вмещала. Среди них было много "маросейских" — духовных детей о. Алексея Мечева. Хотя я сблизилась с некоторыми из них, но все же чувствовала себя как бы чужой и далекой от их жизни. А в 1920 году, после смерти мамы, мир для меня опустел, утратил не только привлекательность, но и реальность. Занятия философией и психологией хотя и глубоко захватывали, но не давали той пищи, которой просила душа.