Елена Прудникова - Сталин. Битва за хлеб

Сложные явления отнюдь не отменяют простых законов. Мы еще в школе проходили основной закон рынка, который в пересчете на ситуацию выглядит так: сумма цен купленных селом товаров должна равняться сумме цен проданных продуктов. Если бы государство волевым порядком повысило заготовительные цены на продовольствие или понизило их на промышленную продукцию, к чему бы это привело? Мы отлично знаем, к чему, не первый год живем при рынке: продажная цена все равно определяется соотношением спроса и предложения. Уменьшение отпускной цены ведет только к росту накрутки, а увеличение количества денег на руках у населения — к вымыванию товаров из торговых сетей и, как следствие, к появлению между прилавком и покупателем прослойки спекулянтов. В итоге мужик все равно получил бы товары втридорога, а пожертвованная государством прибыль пошла бы в карман не к нему, но к посреднику.

И вот вопрос: а оно нам надо?

Теоретики редко снисходят до низменной хозяйственной прозы, но уж Молотов как практик-управленец такие вещи прекрасно понимал. Единственное, что могло государство, — это опытным порядком, методом проб и ошибок как-то удерживать нужное соотношение сельскохозяйственных культур. В 1925/1926 гг., например, низкие заготовительные цены на подсолнечное масло привели к сокращению площади под подсолнечником. В следующем году цены повысили, площадь выросла, и с маслом в стране стало все в порядке. Вот это действительно поддавалось регулированию с помощью цен. Но в целом единственным выходом из данной коллизии было — наращивать количество промышленной продукции.

Об отчаянных усилиях правительства сделать хоть что-то говорят размеры хлебного экспорта. Непосредственно перед Первой мировой войной российские хлеботорговцы вывозили около 750 млн. пудов зерна в год. В относительно благополучном 1923/1924 гг. СССР (теперь уже именно государство, поскольку правительство, несмотря на колоссальный нажим из-за границы, наотрез отказалось отменить монополию внешней торговли) вывез, по разным данным, 150–188 млн. пудов хлеба. В следующем году по причине очередного голода экспорт был сокращен в 10 раз и даже импортирован 30 млн. тонн муки. В 1925/1926 гг. экспорт составил 127 млн. пудов (около 22 % всего товарного хлеба в государстве), а в 1926/1927 гг. — около 160–185 млн. (примерно 27 %).

Заграничный товар был, во-первых, дорог, а во-вторых, абсолютно не решал проблемы. Нечего обогащать западных производителей, надо проводить индустриализацию, а провести её можно только на деньги, взятые у крестьян, — другого источника средств в стране попросту не существовало. Нэпманы не спешили почему-то вкладываться в производство, превращать страну в экономическую колонию тоже не очень-то хотелось, поэтому приходилось снова и снова нажимать на мужика. Но вся беда в том, что у самого лучшего гражданина и патриота нельзя взять больше того, что он может дать. В это и уперлось дальнейшее развитие страны.

В 1925/1926 гг. валовой сбор зерна составил 4512 млн. пудов. При этом товарного хлеба, как уже говорилось, было получено 514 млн. пудов — то есть около 11 %. В следующем году эти цифры составили соответственно 4747 млн., 646 млн. и 13,5 %.

Не может стать промышленно развитым государство, 90 % населения которого ковыряется в земле с той же технологией и теми же урожаями, что и тысячу лет назад. В первую очередь потому, что индустриализация завязана на прибавочный продукт сельского хозяйства. Если десять селян с трудом кормят одного горожанина — у такой страны для роста городов не будет ни людей, ни продовольствия, ни денег.

В статье «На хлебном фронте» Сталин приводит выкладки члена коллегии ЦСУ Немчинова относительно товарности деревенских хозяйств. Они основываются на двух показателях: валовый сбор и товарный (то есть ушедший на продажу) хлеб и приведены в следующих двух таблицах.

Как видим, проблема возрождения аграрного сектора на путях укрепления трудового крестьянского хозяйства (то есть бедняцкого и середняцкого) не решается никак. Кулацкие хозяйства 20-х годов уже нельзя считать трудовыми — тем не менее их уровень товарности все равно неудовлетворительный, так что и на кулака (именно он стыдливо прячется под видом «крепкого крестьянина») ставить бессмысленно. Единственной приемлемой альтернативой является выбор между двумя вариантами крупных хозяйств — помещичьими или социалистическими. В принципе, для экономики глубоко безразлично, каким будет крупное хозяйство, — лишь бы оно было. Сейчас правильный ответ известен — будущее за крупными частными хозяйствами. Поэтому из двух равных вариантов следовало выбрать помещиков, а из двух неравных — тоже помещиков. Почему? Ну это же так просто: потому что социализм — это абсолютное зло. А почему социализм — абсолютное зло? Потому что капитализм — это абсолютное добро. А почему капитализм — абсолютное добро?

Ну это же так просто: потому что они победили!

А вот большевики насчет победы капитализма придерживались иного мнения. Более того, им совершенно не нужны были побочные эффекты ставки на помещиков — превращение половины страны в люмпенов, социальные взрывы и диктатура латифундистов.

Странные люди, а?

Столыпинскую реформу новая власть не отменила, но и не стимулировала, а скорее присматривалась и тихо саботировала. Если большевики временно смирились с эсеровским «мужицким раем», то это не значит, что они собирались культивировать его и впредь. Другое дело, что, перед тем как начать аграрную реформу, надо было дать передышку крестьянину и передохнуть самим.

Земельный кодекс РСФСР 1922 года сохранил основные принципы Закона о социализации земли. Крестьянин мог пользоваться причитающимся ему наделом как угодно: остаться в составе земельного общества, уйти на хутор, выделиться на отруб или же войти в артель или колхоз. Вроде бы те же условия, что и после столыпинской реформы, — а результаты совершенно другие. После революции реформа наконец пошла . В сознании людей хутор и отруб становились предпочтительнее земельного общества. И нетрудно понять, почему