Юн Чжан - Дикие лебеди

«Культурная революция» произвела на свет немало воинствующих святош, в основном молодых женщин. Другая моя одноклассница как — то получила любовное письмо от шестнадцатилетнего мальчика. В ответном письме она назвала его «предателем революционных идеалов»: «Как смеешь ты лелеять в душе такие бесстыдные мысли, когда классовый враг по — прежнему свирепствует, и столько людей еще живут в капиталистическом аду!» Этим стилем увлекались многие мои подруги. Мао призывал девушек быть воинственными, женственность во времена моей юности считалась качеством позорным. Многие пытались говорить, двигаться и вести себя как грубые, агрессивные мужчины; тех, кто держался по — иному, высмеивали. В любом случае возможностей проявить женственность находилось крайне мало. Для начала, нам не разрешалось носить ничего кроме бесформенных голубых, серых или зеленых штанов и курток.

Наши офицеры каждый день муштровали нас на баскетбольной площадке возле театрального института. По соседству располагалась столовая. Я начинала невольно смотреть на нее, едва нас выстраивали в шеренги, даже если это происходило сразу же после завтрака. У меня развилась пищевая одержимость, не знаю уж, потому ли, что мне не хватало мяса, или из — за холода и скуки муштры. Я грезила о роскошной сычуаньской кухне: о хрустящей утке, рыбе в кисло — сладком соусе, «пьяном цыпленке» и десятках прочих восхитительных кушаний.

Мы не привыкли обращаться с деньгами и к тому же думали, что в самом процессе покупки заключается нечто «капиталистическое». Поэтому, несмотря на все мои мечты о еде, я купила лишь связку каштанов в карамели, к которым пристрастилась после офицерского угощения. Я решилась так себя побаловать после длительных, мучительных размышлений и консультаций с другими девочками. Вернувшись из поездки домой, я мигом проглотила какое — то черствое печенье, и тут же вручила бабушке почти нетронутыми деньги, данные ею в дорогу. Она заключила меня в объятия и все приговаривала: «Какая же ты дурочка!»

Еще я привезла с собой ревматизм. В Пекине от холода вода замерзала в кранах, а я маршировала на улице без пальто. Не было горячей воды, чтобы согреть заледеневшие ноги. По приезде нам выдали по одеялу. Через несколько дней приехали еще девочки, но им одеял не досталось. Мы решили обойтись вшестером тремя одеялами, а три отдать им. Воспитание предписывало нам помогать товарищу в беде. Нам сообщили, что одеяла взяты из запасов на случай войны. Председатель Мао велел распределить их между нами, заботясь о нашем удобстве. Мы преисполнились горячей благодарности. Теперь же, когда мы оказались практически без одеял, нам посоветовали быть еще благодарнее, потому что Мао поделился с нами всем, что было у Китая.

Под маленькими одеялами можно было уместиться, только если спать вплотную. Бесформенные кошмары, мучившие меня с тех пор, как я стала свидетельницей неудавшегося самоубийства, усугубились, когда отца увели, а мама уехала в Пекин; поскольку спала я плохо, то часто выбивалась из — под одеяла. Помещения плохо отапливались, во сне я дрожала от холода. Когда мы уехали из Пекина, мои коленные суставы воспалились до такой степени, что я почти не могла их согнуть.

Но это было еще не все. Некоторые из деревенских детей страдали от вшей и блох. Как — то, войдя в комнату, я застала одну из подруг в слезах. Оказалось, она только что обнаружила гниды в подмышечном шве нательной рубашки. Я перепугалась до смерти — завшивевших людей мучила невыносимая чесотка, они считались грязными. С тех пор несколько раз на дню меня одолевала чесотка и я осматривала свое нижнее белье. Моей мечтой было поскорее увидеть Председателя Мао и возвратиться домой.

24 ноября, во второй половине дня, я была на одном из обычных собраний по изучению цитат Мао в комнате мальчиков (офицеры и мальчики из скромности не появлялись в комнатах девочек). Вдруг неожиданно легкой походкой вошел наш славный командир батальона и предложил исполнить под его руководством песню «В морях нам нужен кормчий». Раньше он никогда этого не делал, мы были приятно удивлены. Он размахивал в такт руками, его глаза светились, щеки пылали. Когда мы допели, он объявил, сдерживая возбуждение, что у него хорошая новость, и мы сразу поняли, в чем она заключается. «Завтра мы увидим Председателя Мао!» — воскликнул он. Его слова потонули в наших восторженных возгласах. После первоначального нечленораздельного вопля наш энтузиазм вылился в лозунги: «Да здравствует Председатель Мао!», «Мы всегда будем следовать за Председателем Мао!»

Командир батальона сказал нам, что с этой минуты мы не имеем права покидать кампус и должны следить, чтобы никто этого правила не нарушал. Просьба следить друг за другом была совершенно нормальной. Вдобавок, эти меры предпринимались ради безопасности Председателя Мао, и мы с радостью повиновались. После ужина к нам с подругами подошел офицер и сказал тихим торжественным голосом: «Хотите помочь в защите Председателя Мао?» — «Разумеется!» Он успокоил нас жестом и шепотом продолжил: «Предложите завтра утром перед выходом, чтобы каждый обыскал соседа — нет ли при нем чего — нибудь запрещенного? Знаете, молодые люди могут забыть о правилах…» Правила он огласил еще раньше: нельзя брать с собой ничего металлического, даже ключи.

Многие из нас глаз не могли сомкнуть, мы возбужденно проговорили всю ночь. В четыре утра мы встали и стройными рядами отправились в полуторачасовой поход к площади Тяньаньмэнь. Перед отправлением нашего «батальона» в путь Пампушка, которой в нужный момент подмигнул офицер, встала и предложила провести обыск. Я видела, что некоторые из присутствующих считают, что она зря тратит время, но командир батальона весело поддержал ее предложение. Он вызвался первым подвергнуться обыску. Сделать это поручили мальчику, он нашел большую связку ключей. Командир изобразил, будто и в самом деле проявил неосмотрительность и победительно улыбнулся Пампушке. Все мы обыскали друг друга. Такой окольный образ действий отражал маоистскую практику: все должно выглядеть как воля народа, а не приказ сверху. Лицемерие и актерство никого не удивляли.

Утренние улицы бурлили. Хунвэйбины маршировали к площади Тяньаньмэнь со всей столицы. Всюду гремели оглушительные лозунги. Скандируя, мы поднимали руки, в темноте наши цитатники образовывали яркую красную линию. На площадь мы пришли с рассветом. Меня поставили в седьмой ряд на широком северном тротуаре проспекта Вечного спокойствия к востоку от площади Тяньаньмэнь. За мной тянулось множество других рядов. Выровняв наше построение, офицеры велели нам сесть по — турецки на жесткую землю. Мои воспаленные суставы от этого заныли еще сильнее, ягодицы быстро затекли. Я страшно замерзла, устала, кружилась голова, потому что ночью мне не удалось уснуть. Офицеры заставляли нас петь, устраивали состязания между отрядами, чтобы нас приободрить.