Юн Чжан - Дикие лебеди

Существовала и иная причина. Мао призвал к тому, чтобы в новые революционные комитеты наряду с цзаофанями и военными вошли «революционные кадры». И «Красный Чэнду», и «Двадцать шестое августа» искали чиновников, которые представляли бы их в сычуаньском ревкоме. К тому же цзаофани начинали понимать, как сложна политика и как трудно управлять людьми. Им требовались опытные политики — советники. В «Красном Чэнду» сочли, что отец — идеальный кандидат, и дали добро на лечение.

В «Красном Чэнду» знали, что отца обвиняют в клевете на Мао и «культурную революцию», и что его заклеймила сама мадам Мао. Однако все эти обвинения выдвигались всего лишь их врагами в дацзыбао, где истина часто бывала перемешана с ложью. Следовательно, они могли спокойно их игнорировать.

Отца положили в психиатрическую больницу при Сычуаньском мединституте. Она располагалась в пригороде Чэнду, среди рисовых полей. Над кирпичными стенами и железными воротами покачивались бамбуковые листья. За вторыми воротами скрывался огороженный двор, поросший мхом, — здесь жили врачи и сестры. В дальнем конце двора ступеньки из красного песчаника вели в двухэтажное здание, обращенное слепой стеной во двор и окруженное широким высоким забором. Только по этим ступенькам и можно было попасть внутрь, в палаты психлечебницы.

За отцом явились двое санитаров (белых халатов на них не было) и сказали, что отведут его на очередной «митинг борьбы». Когда они добрались до больницы, отец стал вырываться. Его затащили в пустую каморку наверху и закрылись там, чтобы мы с мамой не видели, как его засовывают в смирительную рубашку. У меня сердце разрывалось от того, как грубо с ним обращаются, но я понимала: это для его же блага.

Психиатр, доктор Су, мужчина лет тридцати со спокойным лицом и суховатой профессиональной манерой держаться, сказал маме, что понаблюдает за отцом в течение недели, прежде чем поставит диагноз. В конце недели он сделал вывод — шизофрения. Отца лечили электрошоком и инъекциями инсулина, для чего привязывали к кровати. Через несколько дней рассудок стал возвращаться к нему. Со слезами на глазах он молил маму, чтобы она упросила врача сменить лечение. «Это такая боль, — повторял он дрожащим голосом. — Лучше умереть». Но доктор Су объяснил, что другого метода не существует.

Когда я пришла в следующий раз, отец уже сидел на кровати и болтал с мамой, Янь и Юном. Все улыбались, он даже смеялся. И выглядел хорошо, как прежде. Я убежала в туалет, чтобы выплакаться.

По приказу руководителей «Красного Чэнду» отцу давали особую пищу, при нем круглосуточно дежурила медсестра. Янь и Юн часто навещали его вместе с сотрудниками из его отдела, которые ему сочувствовали и сами попали под удар группы товарища Шао. Отец очень хорошо относился к Янь и Юну; и хотя порой бывал ненаблюдателен, на этот раз приметил, что у них роман, и очаровательно их поддразнивал. Я видела, как им это нравится. Наконец, думала я, кошмар позади. Теперь, когда отец здоров, нам не страшны никакие невзгоды.

Лечение продолжалось около сорока дней. К середине июля отец поправился окончательно, и его выписали. Им с мамой предоставили квартиру с отдельным двориком в университете Чэнду. У ворот стояли студенты — часовые. Отцу дали псевдоним и велели днем не покидать пределы двора из соображений безопасности. Мама приносила готовую еду из особой кухни. Янь и Юн приходили каждый день, как и вожди «Красного Чэнду», державшиеся исключительно вежливо.

Я часто просила у кого — нибудь велосипед и, с час поколесив по разбитым деревенским дорогам, приезжала к родителям. Отец, казалось, пребывал в мирном расположении духа. Он непрерывно повторял, как благодарен студентам за помощь в лечении.

С наступлением сумерек его выпускали наружу, и мы долго бродили по кампусу в сопровождении пары охранников, следовавших в отдалении. Мы гуляли по аллеям, обрамленным кустами китайского жасмина. Белые цветы величиной с кулак, овеваемые летним ветерком, источали дурманящее благоухание. Мы словно очутились в безмятежном сне, далеко от ужаса и жестокости. Я знала, что мой отец в тюрьме, но желала, чтобы он остался в ней навсегда.

Летом 1967 года фракционная борьба цзаофаней по всему Китаю переросла в маленькую гражданскую войну. Из — за безжалостной борьбы за власть антагонизм между группами «бунтарей» достигал значительно больших размеров, чем их предполагаемая ненависть к «попутчикам капитализма». Кан Шэн, глава разведки, и мадам Мао через Группу по делам культурной революции разжигали вражду, называя фракционную борьбу «расширением борьбы между коммунистами и Гоминьданом» — не уточняя, какая партия чему соответствует. Группа по делам культурной революции приказала армии «вооружить цзаофаней для самообороны», опять же не сообщив, какие фракции следует поддержать. Разумеется, различные армейские подразделения снабжали оружием различные фракции, полагаясь на свой собственный вкус.

Войска уже находились в состоянии разброда, потому что Линь Бяо вычищал оппонентов и ставил на их место своих людей. Со временем Мао понял, что не может позволить себе нестабильность в армии, и приструнил Линь Бяо. Но его отношение к цзаофаням, казалось, никак не могло определиться. С одной стороны, он хотел объединения фракций — это упрочило бы его личную власть. С другой — не мог побороть своей любви к сражениям; когда по всему Китаю шли кровавые бои, он говорил: «Неплохо дать молодым возможность испытать, что такое оружие — у нас так давно не было войны».

В Сычуани кипели особенно жестокие битвы, отчасти потому, что провинция являлась центром производства вооружений. Склады и заводские линии снабжали обе стороны танками, броневиками и артиллерией. Другая причина заключалась в Тинах, твердо решивших истребить своих врагов. В Ибине в ход шли ружья, ручные гранаты, минометы и пулеметы. Только там погибло свыше сотни человек. В конце концов «Красный Чэнду» был изгнан из города.

Многие направились в соседний Лучжоу, бастион «Красного Чэнду». Тины бросили на город более 5 000 активистов «Двадцать шестого августа», и в результате взяли его, с тремястами убитых и гораздо большим числом раненых.

В Чэнду сражения происходили лишь в отдельных точках, участие в них принимали только фанатики. И тем не менее, я видела шествия десятков тысяч «бунтарей», которые несли окровавленные трупы погибших в боях, слышала на улицах стрельбу из винтовок.

В этих обстоятельствах «Красный Чэнду» огласил отцу три условия: объявить о том, что он их поддерживает; рассказать им о Тинах; стать их советником и в будущем представлять их в сычуаньском революционном комитете.

Отец отказался: он не мог становиться на сторону одной из группировок, не мог дать информацию о Тинах и таким образом еще более разжечь вражду, не хотел представлять фракцию в сычуаньском ревкоме — он вообще не собирался туда входить.