Юн Чжан - Дикие лебеди

Еженедельные танцы на территории администрации прекратились в 1964 году. Перестали показывать гонконгские фильмы. Мамины пушистые локоны сменились короткой прямой стрижкой. Яркие, охватывающие фигуру блузки и пиджаки уступили место тусклым и мешковатым. Особенно я жалела, что она перестала носить юбки. Я помню, как незадолго до этого мама слезала с велосипеда, грациозно приподнимая коленом юбку в бело — голубую клетку. Летними вечерами я облокачивалась на крапчатый ствол платана, росшего за стеной нашей территории, качала Сяофана в бамбуковой коляске и ждала, когда она приедет домой в юбке, колышущейся как веер.

Бабушка, которой было уже за пятьдесят, сохраняла больше признаков женственности. Хотя ее кофты в традиционном стиле теперь все были светло — серые, она много внимания уделяла своим длинным густым волосам. По китайской традиции, унаследованной коммунистами, женщины среднего возраста, то есть старше тридцати, не распускали волосы ниже плеч. Бабушка собирала волосы в аккуратный пучок, но всегда украшала его цветами — иногда двумя магнолиями цвета слоновой кости, иногда обрамленной темно — зелеными листьями белой гарденией, оттенявшей ее блестящие волосы. Она никогда не пользовалась магазинным шампунем, от которого волосы, по ее мнению, могли сделаться сухими и слабыми, заменяя его отваром плодов гледичии китайской (Гледичия китайская — растение семейства бобовых высотой до 15 м, с колючками и зеленоватыми соцветиями.). Она терла плоды до получения душистой пены и медленно опускала свои тяжелые черные волосы в блестящую молочно — белую жидкость. Деревянный гребень она смачивала в соке семян помело, чтобы он легко расчесывал волосы и придавал им слабый аромат. Она душилась настоем цветков коричного дерева, потому что духи начали исчезать из магазинов. Я помню, как она причесывалась. На это единственное занятие она не жалела времени — все остальное делала очень быстро. Под конец она слегка подводила брови угольным карандашом и припудривала нос. Ее глаза смотрели в зеркало с особой радостной сосредоточенностью. Думаю, это были одни из самых счастливых мгновений ее трудового дня.

То, что она красится, выглядело непривычно, хотя я наблюдала эти сцены с младенчества. Теперь в кино и книгах красились только дурные женщины, вроде наложниц. Я смутно знала, что моя горячо любимая бабушка некогда была наложницей, но приучилась хранить противоречащие друг другу мысли и факты в разных отделах головы. Отправляясь с бабушкой за покупками, я видела, что она отличается от других косметикой — пусть очень умеренной — и цветами в волосах. Окружающие обращали на нее внимание. Она шла гордо, с прямой спиной, не замечая взглядов.

Это сходило ей с рук, потому что она жила на территории администрации. В противном случае она попала бы в руки уличного комитета, надзиравшего за всеми взрослыми людьми, которые нигде не работали. В такие комитеты обычно входили пенсионеры и старые домохозяйки, которые нередко любили лезть в чужие дела и командовать. В этом случае бабушку ожидали бы недовольные намеки, а то и открытая критика. Однако у нас на территории комитет отсутствовал. Раз в неделю она вместе с другими родителями служащих, горничными и нянями ходила на собрание, где им рассказывали о политике партии, но к бабушке никто не приставал. Ей даже нравились собрания — они предоставляли возможность поболтать с другими женщинами, и она всегда приносила домой последние сплетни.

Политика стала все больше проникать в мою жизнь с осени 1964 года, когда я пошла в школу средней ступени. В первый же день нам сказали, что нас приняли благодаря Председателю Мао, потому что при наборе применяли «классовый подход». Мао обвинял школы и университеты в том, что они принимают слишком много детей буржуазии. Теперь, учил он, преимущество должно быть отдано детям с «хорошим происхождением» ( чу — шэнь хао ). Это означало, что в качестве родителей, особенно отцов, было предпочтительно иметь рабочих, крестьян, солдат или партийных работников. Применение «классового подхода» приводило к невероятной зависимости человека от его социального положения.

Однако положение это часто бывало неясным: рабочий, некогда работавший на заводе Гоминьдана; служащий, не относившийся ни к одной из известных категорий; интеллигент, то есть «неблагонадежный» элемент, но при этом член партии… — кем считать детей подобных родителей? Приемные комиссии зачастую шли по самому безопасному пути, то есть отдавали предпочтение детям партработников. Таковые составляли половину нашего класса.

Моя новая школа — «центральная средняя № 4» — принимала учеников из всей Сычуани, показавших лучшие результаты на вступительных экзаменах. Раньше учитывались только оценки, но в год, когда поступала я, результаты экзаменов и происхождение были одинаковы важны.

Я получила сто процентов по математике и, что необычно, «сто с плюсом» по китайскому. Отец постоянно вдалбливал мне в голову: нельзя рассчитывать, что мне поможет имя родителей. Мне не нравилась мысль, что я попала в школу благодаря «классовому подходу». Но вскоре я перестала об этом думать: если так сказал Председатель Мао, значит, всё правильно.

Как раз в тот период «дети высших чиновников» ( гао — гань цзыди ) стали отдельной общественной прослойкой. По их виду безошибочно можно было узнать в них представителей элиты, уверенных в своей защищенности и неприкасаемости. Многие дети крупных партработников стали еще надменнее и самонадеяннее, и все, начиная с Мао, выражали озабоченность их поведением. Об этом постоянно писали в прессе, что только подчеркивало их особый статус.

Отец часто предостерегал нас об опасности заразиться подобным духом и не велел входить в «клики» детей партработников. В результате у меня было мало друзей, потому что в моей жизни редко встречались дети другого происхождения. Да и в тех случаях, когда я сталкивалась с ними, мы находили мало общего: слишком большую роль играли семья и разнящийся опыт.

Из новой школы к родителям пришли две учительницы и спросили, какой язык я буду изучать. Отец с матерью выбрали английский; единственной альтернативой был русский. Учительницы также хотели знать, физику или химию я предпочитаю изучать в первый год. Родители ответили, что оставляют это на усмотрение школы.

Я влюбилась в школу, как только вошла в нее. Внушительные ворота венчала широкая голубая черепичная крыша с резными коньками. В здание вели каменные ступени, балкон покоился на шести колоннах из красного дерева. Дорогу к крыльцу обрамляли симметричные ряды темно — зеленых кипарисов, что придавало атмосфере особую торжественность.