Никола Бональ - Толкиен. Мир чудотворца

Вскоре даже Мелиан отворачивается от своего супруга,

«молвив, что гибельный путь, коим предпочел он идти, ему надобно пройти до конца, а там будь что будет».

Волк Кархарот, прислужник Моргота, проглотивший Сильмарилл, становится непобедимым и опустошает царства. Тогда–то Лучиэнь и выбирает участь смертной. Отца же ее убивают гномы. Вот уж действительно, никак не могла предвидеть Мелиан, что случится самое худшее и что судьба превратит двух ее любимых существ в смертных.

С годами Тингол действительно все больше становится подвластным чарам Сильмарилла, которым он владеет, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Помимо чудесного Сильмарилла, сотворенного эльфами, Тингол владеет и другим чудом — Наугламиром, сотворенным гномами. Однако гномам надобно здорово постараться, чтобы вернуть себе Наугламир, поскольку по своей беспечности они утратили его так же, как эльфы утратили Сильмариллы. Тингол же говорит с ними чересчур надменно, обзывая выродками, и гонит прочь. И вот «вожделенную страсть свою гномы сменили на слепую ярость. И встали они и набросились на обидчика своего и убили его на месте».

Но худшее еще впереди. Двум гномам удается ускользнуть от кинувшихся за ними вдогонку эльфов, хотя следом за тем они навлекают на себя гнев своих сородичей. Тогда–то в душе Мелиан и случается разительная перемена:

«И поняла она, что размолвка ее с Тинголом чревата бедою великой — скорой гибелью Дориата… Смерть Тингола преобразила Мелион. Она уже была невластна над лесами Нелдоретскими и близлежащими землями, и волшебная река Эсгалдуин уже говорила с нею по–иному. Дориат распахнулся перед врагами».

И Мелиан, Валие по крови, возвращается в страну Валар, лежащую за океаном. Тогда войско гномов, или, по Толкиену, наугримов, опустошило Менегрот, дворец и сокровищницу Тингола. А другой Сильмарилл добудут Берен с Лучиэнью, приблизив свою смерть, ибо не под силу смертным укротить его испепеляющий жар.

Падение Гондолина тоже стало результатом грубой неосмотрительности. Туор, сын Гуора, взявший в жены дочь Властителя Тургона и толкнувший тем самым Маэглина на предательство, прибывает в Гондолин с доброй помощью морского бога Ульмо. Он тотчас же предупреждает Тургона, что «проклятие Мандоса того и гляди свершится и что все творения нолдор будут уничтожены».

Тургона предупреждали в этом и прежде — он отлично помнит слова, похожие на то, что сказано в «Бхагавад–гите»:

«Не прикипай к творениям рук своих, ни к прихотям сердца своего, а помни, что истинная надежда нолдор витает в западной стороне и что явится она из–за моря».

Но, увы, к его несчастью и на беду Гондолина, «гордыня обуяла сердце его, Гондолин чудился ему столь же прекрасным, как Эльвен–Тирион. а особым предметом гордости его были неприступные валы Гондолина с потайными укрытиями, и ни один Вала не мог убедить его, что это не так».

Таким образом, гондолинцы верят, что крепость их — неприступная твердыня и проникнуть в нее не сможет ни одна живая душа. Но перед изменой Маэглина не устоять твердыне — Гондолин будет вскоре осажден и разрушен.

И вот тут–то «Сильмариллион» превращается в настоящую эпопею ужаса: поочередные поражения нолдор, гибель Дориата и Гондолина, измены, безрассудная клятва Феанора — все это будто знаменует торжество зла.

Напомним, что эльдар оказались во власти зла после того, как Феанор с сыновьями дали страшную клятву «никогда не чинить худа Морготу, а напротив, помогать ему всеми силами».

Феанор восстает против Валар, к которым принадлежит злейший его враг Моргот. Но, как порой бывает, он ненавидит не само зло, а того, кто ему потворствует. Подобное отношение — а оно в определенной мере сродни преклонению перед фашизмом (в той самой мере, в какой фашизм можно считать революционной волей, нацеленной на установление абсолютного порядка), — как раз и проявляется в клятве, которую он дает вместе с сыновьями:

«И поклялись они преследовать местью своею до самых пределов мира всякого Валу, демона, эльфа и человека, равно как всякое еще только нарождающееся существо и любое созданье, плохое или хорошее, что грядет в мир, ежели завладеет оно хотя бы одним Сильмариллом».

Хуже того:

«от клятвы такой никто не в силах освободиться, ибо она неизменно тяготеет и над тем, кто верен ей, и над тем, кто попытается ее нарушить».

Вот почему оставшиеся в живых сыновья Феанора готовы сражаться с кем угодно, хоть с самими Валар.

Однако все имеет свой конец — даже сумеречньгй мир «Сильмариллиона», к счастью, обречен на гибель, и аккурат в то самое время, когда Морготу мнится, будто он достиг абсолютной победы.

«Он думал, что навеки разделил нолдор и сильных Западного мира и что Валар в своем Благословенном краю позабыли, что творится за внешними его пределами, где он крепил свое могущество, ибо для того, кто не ведает жалости, милосердие кажется странным, немыслимым».

Однако Моргот просчитался: его бессчетные полчища будут разгромлены воспрявшими духом и силами Валар. И как тут снова не вспомнить Гитлера, предводительствовавшего из неприступного логова своими безжалостными вояками; как не вспомнить того самого Гитлера, которому было невдомек, что сражаться можно не только ради того, чтобы грабить и убивать. Но, как бы то ни было, зло невозможно искоренить полностью: остается Саурон, советчик одержимых нуменорских правителей, вознамерившихся сокрушить Валар на море, которые вскоре разобьют их в пух и прах. Опустошенное же Нуменорское королевство очень напоминает Атлантиду, и Толкиен этого даже не скрывает

«Изгои же, стоя на морском берегу и время от времени обращая взоры свои на Запад, вспоминали Мар–ну–Фалмар, сокрытую под волнами, и канувшую в пучину Аккалебет, или Атланта, как называли ее по–своему эльдар».

Между тем видения сумерек преследуют Толкиена, несмотря на то, что пали и великие, и проклятые царства.

По его убеждению, мир устал, и люди пали жертвами этой усталости, предвестницы смерти, чем они и будут оправдывать самые бездумные свои деяния.

Однако истинная сущность сумерек в другом: настоящие сумерки грозят поглотить мир Толкиена целиком. Это — сумерки воображения, фантазии и сюрреалистических грез: они–то, кстати сказать, и ввергают нас в бездну отчаяния — мнимого и вместе с тем остро ощутимого. В самом деле, «те, кто подались еще дальше, обошли землю кругом и вернулись туда, откуда ушли, и сокрушенно молвили: вот, все дороги сошлись».

И тут Толкиен делает странное, неожиданное замечание: «мир стал круглым».

Став же таковым, он лишился чарующей красоты бесконечности и лишил страждущих мечты о дальних странствиях. И то верно: