Лиля Гурьянова - Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера

Эвакуации были подвергнуты также жители близлежащих к АЭС деревень и хуторов. Так родилась 30-километровая Чернобыльская зона.

Командировка наша закончилась, и мы уезжали в Киев. Вечером ребята устроили нам проводы. Мы оставили им свои адреса и телефоны; они нам своих не оставили.

– Нечего оставлять! – улыбнулся Шинкаренко. – Почты тут нет, телефоны давно отключены. Если хотите, пишите на киевский Главпочтамт «до востребования», будем в Киеве – заберем письма.

– Напишем! – пообещала я.

– Во всяком случае, журнал с материалами обо всем, что здесь увидели, пришлем точно! – пообещал Витька.

За прощальным столом снова спели «Камикадзе». Теперь вместе с ребятами пели и мы; как-то вдруг решили, что тоже теперь имеем на это право. И они с нашим правом согласились, приняли в компанию.

С утра Володя Шинкаренко отвез нас на своем стареньком «москвиче» в Киев.

– Пойдемте кофе попьем на прощанье, – предложил он, остановившись на Крещатике.

Мы вылезли из машины и пошли через подземный переход на другую сторону проспекта, к кофейне.

В переходе звучала песня. Сперва мне почудилось, что это обыкновенные уличные музыканты зарабатывают себе на хлебушек; таких и у нас в Питере предостаточно в переходах. Но когда мы подошли поближе, я поняла, что это не музыканты. Человек двадцать собрались под плакатом «Чернобыль 1987» и пели. Пели без музыки, тихо и строго. Я прислушалась. Они пели нашу, русскую песню про малиновый звон, только на украинском языке. Ту, самую:

– Наши, – тихо сказал Шинкаренко, – чернобыльцы…

Неслось над головами собравшихся, гулким эхом отдавалось в подземным переходе.

– Мы вернемся, Вовка, – тихо сказал Витька.

– Я знаю, – кивнул сталкер. – Знаю, что вернетесь.

Забегая вперед, скажу, что мы и в самом деле вернулись туда снова, через полгода, а потом еще, и еще, и еще…

Я посетил родную редакцию, чтобы сдать материалы по командировке в Кадыкчан – расселенный несколько лет назад шахтерский город, безмолвно рассыпающийся на части посреди сопок Колымы. Был я физически утомлен путешествием, да еще и морально чувствовал себя не так чтобы очень. Насмотрелся на непривлекательные стороны развития человеческой цивилизации. Одно дело – прочитать о мертвых городах в материалах коллег (пусть и очень образно написанных), а другое дело прочувствовать все собственным ливером. Так что можно признаться, что я был несколько на взводе.

Поэтому когда я узнал, что готовятся к публикации материалы по Припяти и Чернобылю, то не смог удержаться и прилюдно прокомментировал свое мнение по поводу влияния аварии на страстно любимый мной город Киев. Нет, родился я в Питере и частично здесь вырос. Зато каждое лето я с матерью отправлялся почти на все каникулы на Украину. Тогда еще именно так говорили, а не «в Украину» (кстати, не могу привыкнуть до сих пор). Мать – учительница в школе, и законный отпуск у нее растягивался на два месяца, на которые она, подхватив под мышку рахитичного питерского ребенка, спешно отправлялась к своей сестре – подкормить меня щедрой хохляцкой кухней и поправить пошатнувшееся за зиму здоровье витаминами. И так каждое лето – с тех самых пор, как мне исполнился год, и до апреля 1986-го. До сих пор я считаю, что в этом году – мне исполнилось четырнадцать лет – у меня закончилось детство – просто потому что я перестал ездить в Киев. Я знал в этом городе все закоулки и честно признаюсь – любил его гораздо больше, чем родной Питер. И я был прав. Чем могут привлечь ребенка строгие линии гранитных набережных и редкое солнце, воспринимаемое даже летом как праздник? А бесконечные слякотные зимы, когда день заканчивается, даже не начавшись? И потом, все первые пятнадцать лет своей жизни я провел в нескончаемой борьбе: мое здоровье против болотистого питерского климата. Но надо заметить, что я редко бывал в выигрыше.

Киев я обожал и каждый год с томлением ждал начала лета. Поэтому Чернобыльскую АЭС я возненавидел сразу и всей душой. Как только узнал о ее существовании – и одновременно с ее кончиной – 2 мая 1986 года. Киев с тех пор был потерян для меня. Как выяснилось потом, на долгие годы. Жизнь сложилась так, что в следующий раз я приехал туда только спустя двадцать лет. И тем не менее о событиях того времени я знаю очень и очень хорошо. С тайной надеждой я слушал телефонные сообщения тетки, которая звонила более чем обеспокоенной семье почти каждый день в течение месяца после взрыва на четвертом блоке, и обязательно раз в неделю – все последующие полгода. Я выискивал в этих сообщениях надежду – вот сейчас все быстренько ликвидируют, починят, радиацию смоют с улиц, и летом я опять залезу на верхнюю полку в поезде. Что из этого вышло, даже вспоминать не хочется. Между прочим, моя тетка тоже оказалась в многочисленном стане пострадавших. Через пять лет после аварии на АЭС она перенесла субтотальное (то есть почти полное) удаление щитовидной железы.

Учитывая все рассказанное, я думаю, вы поймете, почему меня так взял за душу незатейливый факт: выходят материалы о ненавистной мне АЭС и снова ни слова не будет сказано о том, как сильно пострадал от аварии Киев. Смолчать я не мог. И наверное, тогда в редакции произнес очень страстный монолог, потому что к нему прислушались. Поэтому помимо отчета о командировке на Крайний Север я через некоторое время сдал на руки редактору материалы, которые вы можете прочитать ниже.

P.S. Я очень старался быть беспристрастным.

Я собираюсь восполнить один серьезный пробел, который вот уже двадцать лет существует в материалах, посвященных последствиям катастрофы на Чернобыльской АЭС. Казалось бы, при достаточно большом количестве информации, связанной с этой катастрофой, проведенных исследований самого разного уровня подготовки трудно поставить новые вопросы и обозначить новые направления исследований. И тем не менее.

История двух наиболее пострадавших в этой трагедии городов – Чернобыля и Припяти – уже достаточно освещена в средствах массовой информации. О том, как именно пострадали эти населенные пункты и их жители, сказано и написано многое. Тем более странно, что при этом почти полностью игнорируется положение, в котором оказались (как сразу после взрыва четвертого блока, так и по прошествии многих лет) жители другого города с населением почти в два миллиона человек – Киева. Двадцать лет назад генеральный секретарь СССР М. С. Горбачев, отвечая на неприятные вопросы иностранных журналистов, которые касались последствий катастрофы и их ликвидации, озвучил, почему не имеет смысла беспокоиться о судьбе и здоровье киевлян. По его словам, экспертная комиссия, которая была создана сразу после аварии и в состав которой входили ученые разных профилей, вынесла вердикт: жителям Киева совершенно не о чем беспокоиться, так как этот город оказался «за чертой» (это цитата!) распространения радиоактивного облака.