Александр Никонов - Кризисы в истории цивилизаций

– Но 4 % – это же немного!

– Немного. Если бы не было валютного регулирования. Если бы был более мощный экспортный сектор. Если бы… Но выздоравливающей стране, сидящей на валютном регулировании, прописаны строгие диеты… У нас тоже в 1997-98 годах бюджетные дефициты были вроде бы отнюдь не запредельные! Совсем не запредельные… для страны с устойчивой рыночной экономикой, гибким курсом и длинной историей денежной стабильности. Но для России с Аргентиной эти дефициты оказались роковыми.

Дефицит очень быстро нарастал и приводил к такому же быстрому нарастанию задолженности, которая была вроде бы и не очень велика по отношению к ВВП, но слишком велика по отношению к объему экспорта. В условиях благоприятной конъюнктуры все это еще как-то проходило, а потом пришли те самые «плохие времена»: ухудшилась мировая конъюнктура, доллар резко укрепился, потоки капиталов на развивающиеся рынки резко сократились, и сразу же всплыло все то дерьмо, о котором предупреждал Кавальо – неупорядоченные финансовые отношения между федеральным бюджетом и бюджетами штатов, плохая налоговая система, бюджетный дефицит…

Обращу внимание: Кавальо ушел в отставку в 1996 году, а проблемы у аргентинской экономики начались в 1998 году. Об этом, правда, никто уже не помнит, как не помнят о предупреждениях Кавальо. Поймите, лечение страны методом валютного регулирования – это лечение запойного алкоголизма с помощью вшитой ампулы. Пока ты находишь в себе силы держаться – живешь. Сорвался – труп. И никакие уговоры «ну по чуть-чуть, ну по маленькой-то можно…» – не проходят. Так вот, Аргентина после ухода Кавальо стала «выпивать». Если бы не «ампула Кавальо», кризис разрешился бы опять высокой инфляцией, может быть, гиперинфляцией, и это было бы неприятно, но привычно. Теперь такого простого решения не было. Экономика привязана к доллару, песо не девальвируется! Займы в долларах, депозиты в долларах… Банковская система, привязанная к доллару, имеет огромные риски и может рухнуть. Так и произошло – когда доллар укрепился, все встроенные мины сработали.

В марте 2001 года всем разумным экономистам было уже ясно, что «больной неоперабелен» и что без той катастрофы, которую мы видели на телеэкранах, ничего сделать нельзя… Нельзя, потому что произошла политико-экономическая блокировка: не было уже решений политически возможных и при этом экономически спасающих. И пока не вспыхнет и не пройдет этап хаоса, битья витрин, после которого выйдет пар, пока не прольется кровь, не возникнет усталость от насилия, не появится и элемент национального согласия: ладно, давайте уже начинать строить жизнь заново…

Но, понимая все это, Кавальо тем не менее согласился в марте 2001 года возглавить экономику. Он пришел, пытаясь спасти то, что начал в 1991 году. Это был мужественный, но абсолютно самоубийственный поступок. Если бы он не согласился, если бы он сказал: друзья, это вовсе не та политика, которую я проводил, я из-за этого и ушел в отставку, а теперь, когда случился кризис, о котором я предупреждал, вы опять ко мне прибежали, чтобы я снова спасал… Нет, расхлебывайте сами… Это было бы политически правильно, и сейчас на Кавальо никто бы не валил вину за погромы на улицах. Но он пришел. Пришел доигрывать абсолютно проигрышную партию. И, естественно, оказался главным виноватым в глазах публики.

– А что он пытался сделать за эти несколько месяцев до катастрофы?

– Он пытался выправить положение в аргентинском бюджете – устранить потребность Аргентины во внешних займах, которая росла как снежный ком. Но это упиралось в огромные политические проблемы на федеральном уровне. Упиралось в проблемы, связанные с провинцией, потому что нужно было резко сократить расходы штатов. Упиралось в аргентинскую Конституцию…

Он пытался урезать высокие зарплаты и социальные привилегии бюджетного сектора, который в Аргентине очень коррумпирован и завязан на политическое лоббирование. В бюджетной сфере Аргентины очень много синекур – хорошо оплачиваемых, но малообязываюших должностей…

Он пытался найти выход из положения с формальной привязкой песо к доллару, не разрушая саму эту привязку. Вводя режим разных курсов для разных типов операций, пытаясь отвязать песо от доллара и привязать его к евро… Решения с экономической точки зрения спорные и показывающие, что он просто находился в безвыходном положении и хватался за любую соломинку.

Когда выяснилось, что все эти меры не приводят к результату, что капитал не верит в будущее аргентинской экономики и продолжает уходить, что это все скоро кончится полным коллапсом банковской системы, он пошел на замораживание вкладов и введение верхних пределов снятия. Это уже было жестом отчаяния и подписанием собственной капитуляции.

– Вы описываете Аргентину, а мне это отчасти напоминает Россию.

– В России все было по-другому, но параллели прослеживаются. Как в Аргентине в 1996 году, так и у нас в конце 1993 – начале 1994 года случилась политическая развилка. После трагических событий 3-4 октября, принятия новой Конституции, резкого усиления президентской власти внутри российской политической элиты обсуждался ключевой вопрос: а что теперь со всем этим делать? Ну да, мы создали рынки, ввели конвертируемую валюту, начали приватизацию. Дальше маячит колоссальный блок реформ, которые надо проводить, – сокращать бюджетные расходы и обязательства, начинать военную реформу, налоговую. Я считал, что все это надо делать немедленно, чтобы через несколько лет проявился эффект. А мне отвечали: ну и так уже общество устало, ну сколько можно всяких реформ, ну давайте отдохнем, дадим обществу успокоиться… Тогда Виктор Степанович сказал свои знаменитые слова о преодолении рыночного романтизма. И после того как стало ясно, что у политической элиты нет готовности к реформам, ваш покорный слуга в начале 1994 года ушел в отставку.

А к 1998 году с некоторым набором отличий российская ситуация оказалась близкой к аргентинской в 2001 году. У нас тоже была проведена денежная стабилизация. Правда, без введения фиксированного курса, но был валютный коридор. Россия прекратила финансировать бюджет путем допечатки денег, но при этом сохраняла довольно мягкую бюджетную политику – у нас был высокий дефицит бюджета и в 1996, и в 1997, и в 1998 годах.

– Я помню, коммунисты не пропускали тогда через Думу реалистичные бюджеты. Они же большие гуманисты за чужой счет. Хотели заработать на рубль, а потратить на два. Накормить пятью хлебами всех сирых и голодных. А чрезмерный гуманизм всегда рано или поздно оборачивается своей противоположностью…

– И тогда для финансирования этого «коммунистического» бюджетного дефицита стали использовать короткие долговые инструменты – ГКО. А для того, чтобы продавать ГКО, нужно привлекать иностранных резидентов. А иностранцам