А Ингер - Джонатан Свифт

Несмотря на все услуги, оказанные им правительству тори, королева Анна не сочла возможным предоставить Свифту церковную должность, о которой он хлопотал, поскольку считала тон его памфлетов и особенно "Сказки бочки" слишком вольным и непочтительным. Вот почему и его героя Гулливера, утащившего весь флот Блефуску и доставившего таким образом победу монарху лилипутов, не без влияния королевы в конце концов отблагодарили, решив его ослепить и обречь тем самым на мучительную смерть. Гулливер, правда, потушил пожар в ее покоях не совсем обычным способом, и королева сочла это дерзкой и предосудительной выходкой. Но этим саркастическим эпизодом Свифт явно хотел сказать: когда твой дом охвачен пожаром и на карту поставлено само существование, не все ли равно, какими средствами добыто спасение? Увы! "...величайшие услуги, оказываемые монархам, не в силах перетянуть... чашу весов, если на другую бывает положен отказ в потворстве их страстям".

В XVIII веке принято было считать, что характер всех общественных учреждений в первую очередь определяется характером людей, их природой, которая рассматривалась как изначально нечто совершенно одинаковое у всех народов и во все времена. Свифт в этой связи склонен был чрезвычайно скептически и даже пессимистически оценивать возможности усовершенствования как людей, так и общественных нравов. "Не ожидайте от человека более того, на что это животное способно, - пишет он в 1725 году приятелю, завершая работу над книгой, - и тогда мое описание еху будет с каждым днем казаться вам все более похожим". И в другом письме того же года мы читаем: "Я собрал материалы для трактата, доказывающего ложность определения animal rationale1, и покажу, что человек всего лишь rationis capax2". Свифт утверждал, что именно такая концепция человека лежит в основе его "Путешествий Гулливера".

Этот взгляд предопределил и расположение материала в книге. Вначале, изображая Лилипутию, Свифт метит преимущественно в Англию: здесь много намеков на конкретные события и конкретных людей того времени, но вместе с тем сатира в этой части носит и достаточно обобщающий характер, она о таким же успехом может быть отнесена и к другим странам, так что, если даже читатель нашего времени мало знаком с конкретными деталями той эпохи, это не помешает ему понять смысл сатиры Свифта и насладиться ею. Не случайно, когда переводчик книги на французский язык осмелился самовольно сократить ряд эпизодов, как представляющих чисто английский местный интерес и к Франции касательства не имеющих, о чем он уведомил Свифта, тот раздраженно заметил ему, что если бы "сочинения Гулливера предназначались только для Британских островов, то этого путешественника следовало бы считать весьма презренным писакой. Одни и те же пороки и безумства царят повсеместно, по крайней мере в цивилизованных странах Европы, и сочинитель, имеющий в предмете только определенный город, провинцию, царство или даже век, не заслуживает не только перевода, но и прочтения".

Во второй части книги меньше завуалированных политических намеков на английские и европейские дела и значительно больше забавных приключений и только в конце ее, в беседе Гулливера с мудрым и добрым монархом великанов, нам уже без всяких экивоков дают понять, что лилипуты - это европейцы, и то, что еще недавно казалось Гулливеру таким смехотворным и ничтожным у этих пигмеев, присуще, как мы убеждаемся теперь, ему самому и ему подобным. А когда Гулливер поет дифирамбы политической системе Англии, восторгается добродетелями ее лордов, святостью жизни ее духовных пастырей, мудростью и беспристрастностью судей (в доказательство чего ссылается на собственный опыт: он вел длительную тяжбу, которая, правда, вконец его разорила, но зато справедливость все же восторжествовала), то его, разумеется, следует понимать наоборот. Тут герой Свифта предстает перед вами как ограниченный человечек, руководствующийся немудреным соображением, что незачем выносить сор из избы и что, как бы плохо ни обстояло дело, перед посторонними следует делать вид, будто все идет как нельзя лучше. Что же касается самого автора, то подлинный гражданский долг человека и тем более писателя или историка он видит не в том, чтобы замазывать, скрывать теневые, уродливые стороны жизни своего отечества, не в том, чтобы лживо представить все в радужном благоприятном свете, а в том, чтобы сказать правду, ибо истина дороже, и без этого нельзя быть ни подлинным патриотом, ни политическим сатириком.

Из сказанного следует, что Гулливер вовсе не является двойником Свифта хотя такое сближение очень соблазнительно: ведь Свифт и в самом деле в сравнении со многими своими современниками выглядит великаном, и кроме того, как мы уже убедились, Свифт иносказательно изобразил свой собственный опыт служения сильным мира сего. Гулливер вообще не обладает последовательно обрисованным, выдержанным во всех ситуациях характером, какие мы привыкли встречать в романах. Это маска, от лица которой Свифт ведет повествование. В иных местах взгляды автора и его персонажа совпадают, в других - больше или меньше расходятся, а чаще всего Свифт просто потешается над своим незадачливым героем, которого он много умнее.

Да и сами "Путешествия Гулливера" не роман, хотя книга очень напоминает приключенческие романы той поры и всякие описания путешествий, вымышленных и достоверных, в далекие страны. Свифт в данном случае написал пародию на такие книги, а посему, изображая всякую небывальщину, с напускной серьезностью указывает градусы широты и долготы, высказывает предположения о неточностях в существующих географических картах, а то и просто для пущей важности обрушивает на голову читателя целый поток морских терминов, всякие там брам-стеньги и румпели, бизани и булини, знай-де, мол, наших, и мы умеем не хуже других.

В обычных приключенческих романах, в "Робинзоне Крузо" Дефо, например, герой пускался в плавание желторотым, жаждавшим приключений юнцом, а возвращался человеком, умудренным жизненным опытом. Ничего подобного с Гулливером не происходит, хотя он мастерит себе, как и Робинзон, лодку, но только с помощью серого лошака, и шьет себе штаны, но не из овечьих шкур, а из кожи гигантских мышей, а в доказательство своего пребывания в этих удивительных странах привозит среди прочего мозоль с ноги фрейлины и изготовляет себе из этой мозоли... кубок. Можно ли злее высмеять пристрастие читателей и сочинителей ко всякого рода экзотике?

"Путешествия Гулливера" по существу представляют собой цикл памфлетов, соединенных одним героем, и в каждом из них у автора другая цель, вот почему и Гулливер в каждой части (а иногда и в каждом эпизоде) иной - то наивный, то проницательный, то благородный, то раболепный и ничтожный, смотря по тому, какую мысль о человеке и условиях его существования хотел в данном эпизоде проиллюстрировать автор. Взять, к примеру, пребывание Гулливера у лилипутов. Ведь если бы он не сдержал поначалу своей ярости, то легко мог бы стереть с лица земли полчища окружившей его мелюзги. Но он сдержался, потом позволил себя обыскать и добровольно отдал все, что при нем было, потом мы видим, что он уже каждый день коленопреклоненно молит монарха лилипутов даровать ему свободу, потом, незаметно для самого себя, он начинает находить у этого монарха великое множество достоинств... Потом приходит в восторг от дарованного ему указа, в котором по сути перечисляются одни только обязанности Человека Горы и с помощью которого его опутывают многочисленными запретами, гарантируя лишь одно право - свободный доступ лицезреть своего монарха. Тем не менее Гулливер ликует: он теперь "совершенно свободен". Четвертая глава начинается словами: "Получив свободу, я прежде всего попросил разрешения осмотреть Мильдендо, столицу государства". Свобода, при которой для каждого самого невинного шага необходимо испрашивать разрешение! И Гулливер не замечает этой дикой несообразности. Рисуя нам такое поведение Гулливера в первой части, Свифт, по-видимому, хотел внушить нам мысль, что, начав с компромиссов, человек почти неизбежно кончает добровольным холопством и что жалкая, ничтожная среда быстро подчиняет человека своему образу жизни и поведения, заставляет капитулировать перед ней, превращает в духовного пигмея, а это пострашнее, нежели ростом не выйти.