Р Иванов-Разумник - Писательские судьбы

СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

I. ПОЭЗИЯ

Что представляет собою советская художественная литература - проза, поэзия, критика, - если взглянуть на нее "с птичьего дуазо"? (по бессмертному выражению Глеба Успенского). Четверть века - срок немалый и в человеческой жизни и в жизни литературы; можно ли придти к некоторым общим выводам, если проследить течение советской литературы от ее истоков, то есть от революции 1917 года, и до того рубежа, который поставила война-1941 года? Тема эта - для большой статьи, а не маленького очерка; в последнем можно лишь наметить самые основные вехи, которые все же покажут, если и не детали, то хоть общее направление пути.

Я сразу выскажу тот общий вывод, к которому можно придти лишь в конце пути: все ценное в советской художественной литературе дано людьми старого поколения, вступившими уже в зрелом возрасте в эпоху революции. Исключения очень незначительные - как всегда лишь подтверждают правило.

Прежде всего скинем со счетов один из трех отделов литературы -поэзия, художественная проза, критика - скинем со счетов последнюю, ибо нет критики там, где нет возможности личного мнения. Характерен эпизод с одним из литературных критиков, Корнелием Зелинским (есть такой, и сравнительно довольно грамотный), который написал критическую статью с некиим твердым суждением о только что вышедшем тогда в свет романе Леонова "Скугаревский", сдал ее в редакцию журнала - и в тот же день узнал, что в высоких кремлевских кругах высказывают об этом романе диаметрально противоположное суждение.

Критик немедленно побежал в редакцию журнала, взял свою статью и через день-другой принес ее в исправленном виде: все плюсы в ней были переменены на минусы и наоборот, так что статья в новом виде пела в унисон с нотою, заданной кремлевским камертоном. Нескромность редакции журнала разгласила это событие, после которого Корнелия Зелинского стали именовать Корнелием Вазелинским. Это случай анекдотический, но в то же время типичный: критика в советской литературе превратилась в сплошное лакейство, в постоянное "чего изволите?" и тем самым перестала существовать - ее свободно можно скинуть со счетов литературы.

Поэзию - со счетов не скинешь; в ней за последнюю четверть века появились такие произведения, которые прочно войдут в историю русской литературы, - но все они были произведениями людей отнюдь не "революционного поколения".

Начиная с изумительной поэмы "Ночной обыск" Хлебникова (изумительно и то, как могла пропустить ее цензура в пятитомном собрании сочинений этого поэта), продолжая исключительным по мастерству "Первым свиданием" Андрея Белого, затем поэмой Владимира Гиппиуса "Лик человеческий", и кончая поэмами Клюева, стихами Есенина - все это было продолжением и завершением "золотого века" русской поэзии, начало которого совпало с началом ХХ-го века. Прошумел Маяковский, но и он в эпоху революции не пошел дальше сильного "Облака в штанах" и остроумной, но мелкой "Мистерии-буфф", написанной еще до периода "советской литературы". Почти совсем замолчал незадолго перед смертью ставший членом ВКП(б) Валерий Брюсов; много писал наоборот, сидя в своем Коктебеле, Максимилиан Волошин; шел своим путем не-орденоносный Борис Пастернак, и даже орденоносный Николай Тихонов продолжал поэтические традиции расстрелянного Гумилева. Совершенно умолкла по причинам цензурным Анна Ахматова, а по причинам дипломатического свойства - такой большой поэт, как Балтрушайтис (ставший послом в Москве новоявленной Литовской республики).

Но ведь все это имена, известные еще задолго до "советской литературы"; они то и дали ей те произведения, которые так или иначе (главой, абзацем, названием) войдут в историю русской литературы. Нарочно не упоминаю десятков имен второстепенных поэтов того же поколения, вроде паточного Рождественского (ставшего верным Личардой власть имущих); острого Пяста (умершего после ссылки непримиримым в 1941 году), - автора ряда ненапечатанных поэм; Павла Антокольского, талантливого эпигона - и еще многих и многих других поэтов "до-революционного" поколения.

Инне из них замолчали, иные "продали шпагу свою" (впрочем, не шпагу, а перо), иные погибли - расстрел, тюрьма, концлагерь, ссылка; но перечисление еще десятков и десятков имен "до-революционных" поэтов не прибавило бы ничего к тому основному положению, что все "историческое" в советской поэзии было сделано людьми до-советского поколения.

Действительно, какие же имена поэтов можно назвать в противовес выше названным, - кого можно перечислить, как поэтов "советского поколения"? Назвать и перечислить можно бы многих, - ведь в одной Москве было, как говорили, зарегистрировано 1.600 поэтов; но ведь мы говорим но о казенной регистрации, а о поэтах, вошедших в историю "советской литературы", или "имеющих войти" в оную. Выше я назвал - далеко не полностью - ряд имен старших и младших богатырей русской поэзии "до-советского" поколения. Да,

То был век богатырей,

Но смешались пташки,

И полезли из щелей

Мошки да букашки,

разные Герасимовы, Александровские, Уткины, Кирсановы, Светловы и прочие, и прочие, и прочие (имена же их, Ты, Господи, веси, - хотел было прибавить я, если бы Господу Богу было хоть малейшее дело до этих имен).

Однако, если постараться припомнить, да к тому же скромно ограничиться малым, то вот три имени, о которых еще кое-что можно сказать.

Первый - Павел Васильев, поэт не без таланта, губивший себя чрезмерной поэтической многоречивостью; эпигон Клюева, он был тоже причислен к "кулацким поэтам", за что и попал на три года в Суздальский изолятор. Прав на "историю литературы" у него еще нет никаких; но горькая его участь заслуживает всяческого уважения и сожаления. Если судьба пощадит его, а он сумеет много и серьезно поработать над своим дарованием, то из него может еще выработаться хороший поэт. Но и тогда до Клюева ему, как до звезды небесной, далеко.

Второй - Сельвинский, бойкий и ловкий версификатор, поэт не без остроумия, но такой же эпигон Маяковского, как Павел Васильев - Клюева. Когда Маяковский посмертно вошел в силу и славу, то подражателей у него оказалось - несть числа, и какой-нибудь Николай Асеев, старый "до-революционный" поэт, всегда бывший на задворках поэзии, тут вдруг нашел путь и к славе, и к ордену хорошим политическим поведением и слепым подражанием стилю Маяковского. Сельвинский в этом отношении несколько выше: он - эпигон Маяковского, но с попытками на самостоятельность, иногда и удающимися, но не Бог весть какими интересными. Не думаю, чтобы в будущей истории русской поэзии ему было отведено больше абзаца.

Наконец - третий... Вот этот третий и есть то единственное исключение, которое, как и всегда, только подтверждает правило. Третий, а в сущности первый и единственный - Василий Казин, автор тоненькой брошюрки - сборника стихов "Рабочий Май". В ней все его права на бессмертие, так как после нее он - партийный коммунист - отошел от поэзии: петь то, что в душе пелось - он не мог; петь то, что свыше приказывалось - не хотел, и предпочел совсем отойти от литературы. После этой первой и последней книжки стихов написал очень немного (поэму - "Любовь и лисья шуба") и ушел с головой в партийную работу. И это не малая потеря для русской поэзии, так как "Рабочий Май" подавал большие надежды.