Сборник - Чекисты

Стасика в поселке считают храбрым и сильным мальчиком. Ему это приятно слышать, и хочется доказать, что люди не ошибаются в нем. Он приносит на выгон веревку: «Кто трое против одного?» Ребятишки хватаются за один конец, он за другой. Сперва не выдюживал, даже падал, но поднимался и начинал все сызнова. И сколько ж было ликования и гордости, когда однажды одолел троих. Прослышал об этом отец и сказал: «У нас на Литве были богатыри. Может, и ты будешь? Богатырь Ваупшас. Здорово, а? А если без шуток, сооруди во дворе турник, больше бегай, плавай, прыгай, а главное, не чурайся физической работы. Набирайся, каждый день набирайся сил. Сильный и за себя постоит, и слабого защитит».

Отец хороший был человек. Он многое повидал на своем веку, всю жизнь стремился к лучшему, но лучшего не нашел. Запомнился разговор. «Стас, что читаешь?» — «Про Америку. Про небоскребы. Вырасту — побываю. Прочитать — одно, увидеть — другое». Отец подсел, повертел книжку и посоветовал выкинуть ее. «Я там был. Сманили знакомые. Обещали золотые горы. И что же? А то, что хлебнул горя. Работы не нашел, жилья не имел, еле выбрался обратно. Америка хороша для богатых, для бедных и бесправных она хуже тюрьмы. Надо тут, на родной земле за что-то уцепиться».

Не нашел Стас такой зацепки. Пришел однажды домой и заявил родителям: «На панов больше работать не буду, уеду счастья искать». Мать — в слезы, а отец подумал-подумал и отпустил, спросил только, где искать в случае чего. «Сначала поеду в Ригу, — сказал Стас, — не устроюсь там, махну куда-нибудь дальше. Найдется же где-нибудь и для меня место…»

В Риге ничего подходящего Стас не нашел. Можно было устроиться разносчиком газет или посыльным, но что это за работа! Стас чувствовал себя сильным, закаленным и искал дело потяжелее и поинтереснее. С этой мыслью и подался в Москву. Пришлось помыкаться, пока не приняли землекопы. Вот где узнал, что такое настоящий труд. Тяжко, трудно. Но ведь сам хотел этого. Стас похудел, вытянулся, окреп и мало в чем в работе уступал взрослым. В минуту усталости, когда руки не держали лопату, кто-нибудь из них подходил к подростку, гладил по жестким волосам: «Отдохни, сынок. Посиди. На-ка вот, подкрепись», — протягивал французскую булочку. Стас отводил руку: «Я не голоден. И не очень устал. Так, чего-то голова немного кружится».

Осенью 1914 года, когда со всех сторон неслось «За веру, царя и отечество!», Стас решил идти на войну добровольцем и объявил об этом землекопам. Те посмеялись: «Давай, давай, без тебя там каши не сварят. Только подумай, для кого и для чего будешь воевать. За царя-батюшку? Куцый ты еще, парень. Ничего-то не понимаешь. Лучше покумекай, как паспорт получить, ныне беспаспортных гребут под гребенку». Кто-то предложил сходить к лефортовскому приставу: «Знаю его. За четвертную мать родную продаст». «Мать его нам не нужна, — сказал старшой артели, — а паспорт пускай выписывает. За деньгами, думаю, дело не станет. Скинемся, ребята».

Паспорт пристав выписал. С фамилией только напутал. Надо Ваушпас, а написал Ваупшасов. Но с этим мириться можно. Не мог тогда Стас знать, что в будущем ему придется сменить не одну фамилию…

— Разрешите, товарищ генерал! — На пороге вытянулся в струнку Ваупшасов, бодрый, чисто выбритый, одетый в новую, с иголочки форму.

— Входи, дружище, входи, — генерал поднялся, подошел, пожал руку. — Пожалуйста, без формальностей. Садись.

Ваупшасов сел в кресло у стола. Григорьев за столом, поближе к телефонам.

— Как добрался?

— С приключениями. Через пять стран.

— Приключения знаю, — перебил генерал. — Дома был?

— Нет, с вокзала прямо сюда.

— Жена эвакуирована на восток. Адрес тебе дадут. С ней младший сын, старший со школой под Рязанью. Где воевать хочешь? На Украине, в Белоруссии? Ваушнасов понял, о какой войне идет речь.

— Белоруссия — моя вторая родина.

— Ну вот и хорошо. Договорились. Сейчас как никогда нужен твой опыт. Будем бить врага в его тылу. Но об этом после. Можешь денек отдохнуть. Проштудируй газеты, познакомься с положением на фронтах. Особо изучи выступление товарища Сталина от третьего июля. Завтра в десять ноль-ноль ко мне.

День Ваупшасов провел в библиотеке. Листал подшивки газет, изучал сводки Совинформбюро. Гигантская битва охватила огромные пространства. Враг топтал большую часть Украины, поглотил Литву, Латвию, Белоруссию, Молдавию, рвался к Ленинграду, к Москве. Газеты призывали к защите Отечества: «Остановить врага!», «Истребить ударные силы фашизма!»

…Нестерпимо долго тянулся вечер в пустой квартире. На столе лежал крупно исписанный запыленный лист: «Милый, так и не дождались тебя. А как ждали, как мы тебя ждали, представить не можешь. О нас не беспокойся. Будет все хорошо и, надеюсь, скоро опять будем вместе. Крепко-крепко целуем тебя». Защемило сердце. Альбом, где альбом? Так хочется посмотреть на всех. Снимались часто. Любимое фото под соснами, на берегу реки. Альбом хранился в нижнем ящике стола. Нет. Значит, взяли с собой.

Ваупшасов вышел на балкон. Всматриваясь в полутемную, притихшую Москву, вспоминал былое…

В предреволюционные годы здесь, в Москве, встретился он с одногодком, который стал ему па всю жизнь другом, Максимом Барташуком. Разговорились случайно, в чайной, друг другу понравились. Оба вступали в жизнь и нуждались в поддержке. Максим костил каких-то арматурщиков, хотел пристроиться к ним в артель, а они на смех — куда тебе до нас, хил и слаб. Подняли с земли металлический прут, предложили согнуть, попробовал, да где там, пружинится и только. Выслушав Максима, Стас попросил его поставить локоть на стол. «Не знаю, чего ты там расслаб. Силы в тебе хоть отбавляй. Может, сходим вместе?»

В артели ребят встретил детина — рубаха чуть не лопалась от могучих мышц. «А, опять пришел, — узнал оп Максима, — видно, заело тебя. Это хорошо. Дружка привел, — оглядел с ног до головы Стаса, — посмотрим, чего он стоит». Подвел к аккуратно уложенным стопкой металлическим прутьям. «Выдюжишь — примем. Нам молодые нужны. Бери, парень, гни». Стас взял первый попавшийся прут, испробовал на вес — тяжелый, однако весело сказал: «В одно кольцо гнуть или в два?»

Когда Стасу нужно было что-то сделать на виду у людей, он умел как бы в комок собрать свою волю, сосредоточивался на одной мысли — не сплоховать, преодолеть, побороть. Так и сейчас. Он обвел взглядом насмешливые лица артельщиков и скомандовал: «Расступись пошире! Не мешай!» Не спеша скинул пиджак и по-хозяйски сложил его на бетонном кубе, потер рука об руку, цепко схватился за концы прута, весь напрягся. Скорее почувствовал, чем увидел, как прут медленно и неподатливо гнется, приобретая очертания круга. «Он, черт, может и сломать», — под смех всей артели выкрикнул кто-то из толпы. Старшой удовлетворенно кивнул головой: «Ладно, примем подсобником. Как, согласный?» Стас оделся, причесал взмокшие волосы, сдвинул на бок картуз, взглянул на артельщиков, как равный на равных: «Нет, несогласный. Что я один-то средь вас, стариков? Принимайте двоих. Мне товарищ нужен по годам. А силы у него не меньше, чем у меня». Старшой поворчал — другой бы в ноги поклонился, а этот условия выставляет. Стас и тут нашел, что сказать: «Кланяться, дядя, мы самому богу перестали, а тебе, рабочему человеку, за каким хреном нужны наши поклоны? Принимай и дело с концом». На том и порешили.