Кирилл Черевко - Серп и молот против самурайского меча

Поэтому еще в 1924 году в ходе переговоров в Пекине о восстановлении дипломатических отношений советская делегация предложила Токио выступить с заявлением об отказе от ратификации этого протокола.

Японская сторона от публичного заявления на этот счет воздержалась, но заключила с Москвой секретное соглашение о том, что Токио не будет ратифицировать Бессарабский протокол, и сдержала свое слово. Хотя он и вступил формально в силу после ратификации его Италией, но в середине 20-х гг., а в известной мере и в последующие десятилетия, отказ Японии от ратификации этого документа существенно подрывал его моральный престиж [70] АВП РФ. Ф.ОНб. Оп.11. П.133.Д.18.Л.1–4;Д.61.Л.88; Беседовский Г. Указ. соч. С. 172–173. .

При всей сложности отношений между СССР и Японией по вопросам Маньчжурии и китайской революции Москва располагала в своей дипломатической игре и несколькими «козырями». Первым из них был вопрос о японских рыболовных предприятиях на Камчатке и в Приморье, которые из-за ограниченных материальных возможностей не использовались советской стороной. Регулируя размер уступок японцам, Советский Союз сохранял достаточный простор для дипломатического маневрирования.

Вторым «козырем» являлся такой же подход к японским лесным концессиям в Приморье, а третьим — к угольным и особенно нефтяным концессиям на Сахалине в условиях, при которых военно-морской флот Японии рассчитывал использовать последние в качестве своей нефтяной базы в возможном вооруженном конфликте с США [71] Там же. С. 168–171. .

Итак, если к Октябрьской революции 1917 г. завоевавшая большинство в Советах Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков пришла с утопической теорией мировой социалистической революции и революционной войны против капиталистических государств на основе принципа пролетарского интернационализма [72] Нежинский Л. Н. Идея мировой революции и внешняя политика Советского государства в 1917–1921 гг. — Советская внешняя политика 1917–1945 гг. Поиски новых подходов. М., 1992. С. 10, 14,22. , то стремление советского правительства получить дипломатическое признание государств Европы и Азии, среди которых важное место занимала Япония, свидетельствует о том, что во внешней политике советского руководства стали отчетливо проявляться элементы реализма, выразившиеся в претворении в жизнь концепции «мирного сожительства» с другими странами. Но пока еще это был временный курс, рассчитанный на период до победы мировой революции, поскольку, в соответствии с марксизмом-ленинизмом, крах капитализма после его высшей стадии империализма рассматривался как фатально неизбежный, а внешняя политика СССР как передового отряда Коммунистического интернационала была призвана способствовать достижению этой цели по мере вызревания классовых противоречий, прежде всего между пролетариатом и буржуазией.

Это вело к дуализму во внешней политике Советского государства, в том числе и в отношении Японии. Стремление же ее правящих кругов и руководства нашей страны, не допустить нарушения принципа невмешательства во внутренние дела своих государств и в то же время нелегально вести подрывную деятельность одного государства против другого отражало противоречивый характер основного курса внешней политики и Советского Союза и Японии.

После разгрома в 1929 г. в Северной Маньчжурии Особой дальневосточной армией под командованием маршала В. К. Блюхера, героя Гражданской войны в России, войск китайского милитариста Чжан Сюэляна, пытавшегося противодействовать усилению советского влияния в зоне КВЖД, руководство японской Квантунской армии стало опасаться, что СССР попытается, учитывая к тому же антияпонскую политику Чжан Сюэляна, взять реванш за поражение в Русско-японской войне и вытеснить японцев из Южной Маньчжурии.

В связи с этим в военных кругах Японии крепло намерение, поддержанное особенно активно новыми концернами Кухара, Накадзима, Фурукава и др., рвавшимися к захвату рынков сбыта и источников сырья на Дальнем Востоке, разрешить проблему Маньчжурии. С этой целью руководство армии учредило секретную комиссию, которая летом 1931 г. разработала «Основные положения мероприятий по разрешению проблем Маньчжурии и Монголии». Под давлением правительства армейское руководство решило отодвинуть на четыре года осуществление программы, изложенной в этом документе, хотя он уже был одобрен и принят к исполнению военным министром Д. Минами.

Однако в штабе Квантунской армии все более усиливавшие свое влияние сторонники немедленных военных действий во главе со старшими офицерами, тайно поддержанные высокопоставленными военными в Токио, не согласились с этой отсрочкой и выступили за продолжение политики, которую Япония последовательно проводила с периода Русско-японской войны.

Учитывая эти настроения, армейское руководство в Токио пошло на фактическую отмену сдвига сроков нападения на Маньчжурию, намеченных на 1935 г., и выступило за ее немедленную оккупацию [73] Ёсии X. Сева гайкоси (Дипломатия периода Сева). Токио, 1975. С. 29. .

И это несмотря на то, что оккупация японскими войсками Маньчжурии представляла собой явное нарушение Портсмутского договора 1905 г. между Россией и Японией, поскольку в нем содержалось взаимное обязательство о выводе российских и японских войск с территории Маньчжурии (последних; за исключением Ляодунского полуострова на самом юге Маньчжурии).

Выход Квантунской армии из этой области в район КВЖД, принадлежавшей СССР, создавал угрозу его стратегическим интересам, а продвижение японских войск в северные районы Маньчжурии — непосредственную военную угрозу на государственной границе.

Хотя советская Особая дальневосточная армия после победы над китайскими милитаристами в 1929 г. находилась с боевой готовности на случай нового столкновения с китайцами, она не была подготовлена к войне с Японией.

Нарком по военным и морским делам СССР К.Е. Ворошилов, правда, высказывался за нанесение контрудара и по Квантунской армии при ее продвижении на север. Однако И. В. Сталин и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б) высказались против этого, учитывая, что в условиях отсутствия у СССР военно-морского флота на Дальнем Востоке Япония может воспользоваться этим как предлогом для захвата Северного Сахалина и Приморья, а также использовать такую ситуацию как средство для усиления международной изоляции СССР [74] Lensen G. The Damned Inheritance. The Soviet Union and Manchurian Crisis. 1924–1935. Tallahassee, 1974. P. 185. Это, по-видимому, нашло отражение в стихах Д. Бедного, опубликованных в «Известиях» от 23 сентября 1931 г.: «Всегда готовая к отпору, молчит загадочно Москва», вызвавших возмущение Сталина (Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936. М, 2001. С. 32). .