Элиас Канетти - Человек нашего столетия

Каждый приговор тут же приводился в исполнение. Однажды объявленный, он не подлежал отмене. Все мы прошли через казнь. Настроение напряженного ожидания, царившее среди людей в зале, создавалось не столько оглашением самого приговора, сколько немедленным приведением его в исполнение. Среди жертв, в большинстве своем недостойных, находились такие, что оборонялись и отвергали наказание. Многие остерегались бороться в открытую, но некоторые принимали бой, и начинавшаяся тотчас же немилосердная травля становилась представлением, которым слушатели больше всего и наслаждались. Прошли десятилетия, прежде чем я понял, что Карлу Краусу удалось превратить интеллигенцию в толпу гонителей, которая собиралась на каждое его выступление, бушевала и не успокаивалась до тех пор, пока жертва не была повержена наземь. Как только жертва умолкала, одна травля заканчивалась и могла начинаться другая.

Мир законов, которые «хрустальным голосом», как «гневный волшебник» [17] Мир законов, которые «хрустальным голосом», как «гневный волшебник»… — Цитируются слова австрийского поэта Георга Тракля (1887–1914) из четверостишия, посвященного К. Краусу и опубликованного в журнале «Бренер» 15 июня 1913 г. — слова Тракля, — соблюдал Карл Краус, объединял две сферы, далеко не всегда являвшие себя в таком тесном слиянии: сферу морали и сферу литературы. Может быть, в интеллектуальном хаосе, последовавшем за первой мировой войной, это сплетение было чрезвычайно необходимым.

Какими средствами располагал Краус для достижения такого эффекта? Я хочу сегодня назвать лишь два его основных средства: это были абсолютная точность и ужас.

Дословная точность — начнем с нее — проявлялась в мастерском применении им цитат. Цитата, как он ее употреблял, свидетельствовала против цитируемого, часто становилась настоящей кульминацией, завершением того, чт о комментатор мог выдвинуть против автора. У Карла Крауса была способность осуждать людей, так сказать, их собственными устами. А источник этого мастерства — не знаю, разглядел ли уже кто-нибудь эту связь, — заключался в том, что я назвал бы слуховой цитатой [18] «Слуховая цитата» — прием, которым с успехом пользовался сам Ка-нетти для речевой характеристики персонажей. Критики говорят о «слуховой» или «акустической цитате» как наиболее специфической особенности повествовательного искусства Канетти. .

Крауса преследовали голоса, состояние вовсе не столь редкое, как полагают, но с одной разницей: голоса, которые его преследовали, существовали в венской действительности. Это были обрывки фраз, слова, возгласы, которые он мог услышать везде: на улицах, площадях, в ресторанах. Большинство писателей того времени составляли люди, умевшие многое пропускать мимо ушей. Они были готовы водиться с себе подобными, иногда их послушать, чаще — им возражать. Коренной порок интеллигентов в том, что мир для них состоит из интеллигентов. Краус тоже был интеллигентом, иначе он не мог бы проводить дни за чтением газет, к тому же самых разных, где содержалось, по видимости, одно и то же. Но так как его уши всегда были открыты [19] Но так как его уши всегда были открыты… — Канетти считал ухо самым важным, необходимым писателю органом чувств (см. также ком-мент. к с. 136). Слух, отождествляемый им со знанием вообще, непосредственно связан с речью, со способностью слышать и отвечать. Воплощением этой способности, человеком, тонко улавливающим шум времени и вместе с тем в совершенстве владеющим искусством речи, ему представлялся К. Краус. , никогда не закрывались, всегда были начеку, всегда слышали, то и газеты он должен был читать так, будто он их слышит. Печатные черные мертвые слова для него были звучащими словами. Когда он потом их цитировал, казалось, будто говорят чьи-то голоса: слуховые цитаты.

Поскольку же он цитировал всех без разбора, ни одного голоса не пропускал, ни одного не заглушал, поскольку все они существовали совместно в каком-то причудливом равноправии, невзирая на ранг, вес и ценность, то Карл Краус был вне сравнения и живейшим из всего, что могла предложить тогдашняя Вена.

То был самый странный из парадоксов: этот человек, столь многое презиравший, со времен испанца Кеведо и Свифта [20] …со времен испанцаКеведо и Свифта… — Франсиско Кеведо-и-Вильегас (1580–1645) и Джонатан Свифт (1667–1745), крупнейшие писатели-сатирики. самый непреклонный из презирающих мировую литературу, что-то вроде бича господня для виновного человечества, давал высказаться всем. Он был не в состоянии пожертвовать самым малым, самым ничтожным, самым пустым голосом. Его величие заключалось в том, что он один, в буквальном смысле слова один, противостоял миру, каким он его знал, своему миру в целом, в лице всех его представителей — а их было бесчисленное множеством — он их слушал, выспрашивал, атаковал и бичевал. Таким образом, он был противоположностью всем тем писателям, огромному большинству писателей, которые подлаживаются к людям ради того, чтобы их любили и прославляли. О том, что такие фигуры, как он, необходимы именно потому, что их так недостает, конечно, говорить излишне.

В этом своем рассуждении я делаю основной упор на живого Крауса, вернее, на Крауса, каким он был, когда обращался ко многим одновременно. Я не устану повторять: реальный, будоражащий, терзающий, сокрушающий Карл Краус, Краус, въедавшийся человеку в плоть и кровь, хватая и тряся его так, что тому нужны были годы, чтобы вновь набраться сил и устоять против него, — этот Краус был оратором. Такого оратора на моем веку никогда не было ни в одном из европейских языковых регионов, мне известных.

Все его аффекты а они у него были развиты до чрезвычайности, когда он говорил, передавались его слушателям и мгновенно ими усваивались. Потребовалась бы целая книга, чтобы серьезно разобраться в этих аффектах, изобразить его гнев, его насмешку, его горечь, его презрение, его поклонение, когда речь шла о любви и о женщинах, в котором всегда было что-то от рыцарственной благодарности этому полу как таковому, его сострадание и нежность к самым немощным, убийственную отвагу, с какой он затевал охоту на власть имущих, его упоение собственной проницательностью, когда он срывал с их австрийской разновидности маску слабоумия, его высокомерие, благодаря которому он создавал вокруг себя дистанцию, его неизменно активное почитание своих богов, к которым все же принадлежали столь различные, как Шекспир, Клаудиус, Гёте, Нестрой, Оффенбах [21] …активное почитание своих богов, к которым принадлежали столь различные, как Шекспир, Клаудиус, Гёте, Нестрой, Оффенбах. — Одной из существенных заслуг К. Крауса следует признать оживление интереса к драматургическому наследию Шекспира, многие драмы которого были обработаны им в тридцатых годах, и к творчеству двух, казалось бы, столь разных художников, как австрийский драматург Иоганн Непомук Нестрой (1801–1862) и французский композитор и театральный режиссер Жак Оффенбах (1819–1880). Именно Нестрою и Оффенбаху посвящены две наиболее важные программные статьи К. Крауса, опубликованные им в «Факеле» (см. ком-мент. к с. 41), — «Нестрой и грядущие поколения» (1912) и «Ренессанс Оффенбаха» (1927). Маттиас Клаудиус (1740–1815) — немецкий лирик и публицист, редактировал журнал «Ван-десбекский вестник». Во время своих выступлений К. Краус часто читал стихотворения Клаудиуса, его песню «Взошел месяц» он оценивал как одно из самых прекрасных немецких стихотворений. .