Михаил Михеев - В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

- Мать, - говорит он матери, - ты дура-побирушка, кто ж тебя будет кормить на старости лет? Я и так худой, а ты меня другим подаешь!

- Ты держи меня, чтоб побирушки не украли, - говорил мальчик, ослабевая, - им ничего не подают, они и воруют... Мне так скучно с тобой, лучше б ты заблудилась (Ч:188-189).

Понимание libido у Платонова откровенно мифологизирует то, что положено в основание теории Фрейда. Платонов исходит из того, что жизнетворящим органом, или средоточием низкой, чувственной, материальной души в человеке выступает сердце. Для Платонова это некий механизм (ср. также и часто используемый автором образ часов), отмеривающий жизнь человека, а аналогом этого механизма в природе оказывается солнце. Чевенгурские коммунисты отказываются пахать землю и все упования возлагают, как сказано у Платонова, на самотек истории, считая, что природа сама дает достаточное питание, чтобы еще нужно было применять по отношению к ней какое-нибудь насилие. Этим как бы доводится до мыслимого предела новозаветная заповедь "не заботьтесь, что вам есть и во что одеться"; "достаточно каждому дня своей заботы".

Вся природа для Платонова антропоморфна и откровенно, как-то по-детски наивно сексуализирована, а вот в человеке то же сексуальное "нормально" должно быть вытравлено (есть даже самостоятельное произведение на эту тему у Платонова - "Антисексус"). Но если подобные желания все-таки встречаются, они должны быть осознаны как постыдные и во что бы то ни стало так или иначе сублимированы.

Если б не бурьян, не братские терпеливые травы, похожие на несчастных людей, степь была бы неприемлемой; но ветер несет по бурьяну семя его размножения, а человек с давлением в сердце идет по траве к коммунизму (Ч:138).

Вот один из героев наблюдает всходящее над Чевенгуром солнце в первый день объявленного коммунизма:

...Пиюся посмотрел на солнце...

- Дави, чтоб из камней теперь росло, - с глухим возбуждением прошептал Пиюся: для крика у него не хватило слов - он не доверял своим знаниям. Дави! - еще раз радостно сжал свои кулаки . Пиюся - в помощь давлению солнечного света в глину, в камни и в Чевенгур.

Но и без Пиюси солнце упиралось в землю сухо и твердо - и земля первая в слабости изнеможения потекла соком трав, сыростью суглинков и заволновалась всею волосистой расширенной степью, а солнце только накалялось и каменело от напряженного сухого терпения (Ч:148).

В тексте романа более чем достаточно мест, где братство и взаимное физическое притяжение человеческих тел (а значит и душ) приобретают значение некого всеобъемлющего, прямо альтернативного фрейдовскому влечения. Делать благо, согласно этому мировоззрению, и значит - просто передавать свое тепло другому. Так, даже расстреливаемые "буржуи" перед смертью стараются

сблизиться хоть частями тела в последние минуты взаимного расставания (Ч:165); Купец Щапов ухватил себе на помощь лопух, чтобы поручить ему свою дожитую жизнь не освободил растения до самой потери своей тоски по женщине, с которой хотел проститься (Ч:124).

Исходно у Фрейда сублимация эдипова комплекса должна приводить при нормальном развитии психики к созданию такой инстанции, как Идеал-Я, или "Супер-Эго", связанной с Идентификацией, т.е. самоидентификацией субъекта. По правилам, такая Идентификация для мальчика, согласно Фрейду, должна осуществляться с отцом, а впоследствие и с иными лицами, пользующимися для ребенка авторитом. У Платонова же это не совсем так, он "разыгрывает" несколько иной вариант формирования психики. Отец вообще не важен (потому что его и не может быть в условиях культивирования коллективного сиротства: о детях должно заботиться все общество в целом).

Никто из прочих не видел своего отца, а мать помнил лишь смутной тоской тела по утраченному покою - тоской, которая в зрелом возрасте обратилась в опустошающую грусть. С матери после своего рождения ребенок ничего не требует - он ее любит... Но, подрастая, ребенок ожидает отца, он уже до конца насыщается природными силами и чувствами матери - все равно, будь он покинут сразу после выхода из ее утробы, - ребенок обращается любопытным лицом к миру, он хочет променять природу на людей ., и его первым другом-товарищем после неотвязной теплоты матери, после стеснения жизни ее ласковыми руками - является отец (Ч:172).

Платонов не иллюстрирует впрямую своим текстом какую-либо теорию. Его мысль работает скорее на отталкивание от современных ему теоретических концепций. Его переосмысление эдипова коплекса как будто приспосабливает этот комплекс для жителей "Чевенгура" прочих, живущих в условиях, так сказать, двойного сиротства - лишенных как матери, так и отца. (Интересно, как с точки зрения Фрейда: для них, следовательно, вообще невозможно развитие ни нормального эдипова комплекса, ни Идеала-Я?) Здесь у Платонова осмысление того, что должно было бы сформироваться внутри психики человека на месте этих комплексов, когда нет условий их нормального развития. Ни к чему не привязанные в этом мире, люди-сироты-прочие начинают ненавидеть мир и разрушать его - как образ ненавидимого отца:

Ни один прочий, ставши мальчиком, не нашел своего отца и помощника, и если мать его родила, то отец не встретил его на дороге, уже рожденного и живущего: поэтому отец превращается во врага и ненавистника матери . - всюду отсутствующего, всегда обрекающего бессильного сына на риск жизни без помощи - и оттого без удачи.

И жизнь прочих была безотцовщиной - она продолжалась на пустой земле без того первого товарища, который вывел бы их за руку к людям, чтобы после своей смерти оставить людей детям в наследство - для замены себя (Ч:172-173).

Платоновский метод как будто и состоит в том, что им примериваются на российскую действительность самые разные идеи. И в частности идея марксизма о завоевании человеком природы путем ее покорения. Но эта идея скрещивается с идеями фрейдизма о возможности господства деструктивного начала в личности, т.е. влечения к насилию, к разрушению, инстинкта смерти:

сам для себя Чепурный открыл одну успокоительную тайну, что пролетариат не любуется видом природы, а уничтожает ее посредством труда, - это буржуазия живет для природы: и размножается, - а рабочий человек живет для товарищей: и делает революцию (Ч:170).

Изначальная греховность человека, согласно Библии, или неискоренимый эгоизм первичного влечения, по Фрейду, находит свое воплощение у Платонова в гиперболической фигуре деревенского урода-горбуна, Петра Федоровича Кондаева:

Кондаев любил старые плетни, ущелья умерших пней, всякую ветхость, хилость и покорную, еле живую теплоту. Тихое зло его похоти в этих одиноких местах находило свою отраду. Он бы хотел всю деревню затомить до безмолвного, усталого состояния, чтобы без препятствия обнимать бессильные живые существа. В тишине утренних теней Кондаев лежал и предвидел полуразрушенные деревни, заросшие улицы и тонкую, почерневшую Настю, бредущую от голода в колкой иссохшей соломе. От одного вида жизни, будь она в травинке или в девушке, Кондаев приходил в тихую ревнивую свирепость; если то была трава, он ее до смерти сминал в своих беспощадных любовных руках, чувствующих любую живую вещь так же жутко и жадно, как девственность женщины; если же то была баба или девушка, Кондаев вперед и навеки ненавидел ее отца, мужа, братьев, будущего жениха и желал им погибнуть или отойти на заработки. Кондаев любил щупать кур и мог это делать долго, пока курица не начинала от ужаса и боли гадить ему в руку, а иногда бывало, что курица преждевременно выпускала жидкое яйцо; если кругом было малолюдно, Кондаев глотал из своей горсти недозревшее яйцо, а курице отрывал голову (Ч:47-48).