Дмитрий Панин - Солженицын и действительность

Усилия тех из нас, кто в силу сложившихся обстоятельств оказался на Западе, должны быть направлены хотя бы на то, чтобы открыть свободному миру глаза на фальшивые обороты речи, которыми режим хочет внушить представление о «нерушимом единстве партии, правительства и народа».

Эта фраза Льва Толстого о придуманных ужасах в рассказах русского писателя Л. Андреева вспомнилась мне, когда я прочел у Солженицына, что «Технологическая гибель — не меньшая опасность, чем война». (31) Новым словосочетанием «технологическая гибель» Солженицын старается лишить «вождей» тени сомнения по поводу выводов «Римского клуба», в которые сам глубоко уверовал.

Материальный характер прогресса последних 30 лет вполне объясним желанием населения выбраться из нищеты и разрухи после опустошительной войны. Но его совершенно неверно рассматривать как непреложный экономический закон развития будущего общества. Западная экономика достаточно динамична, чутка к запросам потребителей и по праву может быть названа творчеством её созидателей.

Красная армия создана для защиты режима партийных бюрократов. В ней приучают к взаимному наблюдению, сыску, на верующих обрушивают град насмешек и гонения. Армия построена по модели концлагеря. Её задача: убить волю к свободе. «Вожди» уверены, что оболванивают молодежь весьма действенно.

Для достижения мирового господства «руководителям партии и правительства» нужна огромная обученная армия. С каждодневным усложнением техники не видно перспектив для сокращения сроков службы; напротив следует ожидать систематического вызова на переподготовку. Зуботычины смогли отменить в царской армии, но их будут раздавать супермены в офицерских мундирах, у которых взрастили на безбожных дрожжах сознание, что ради победы коммунизма всё дозволено. А Солженицын предлагает «освободить русскую юность от обязательной всеобщей повинности…» (31) и пишет, что«…намного может быть сокращён срок службы и очеловечено „воспитание“ в армии». (32)

Как будто Красная шапочка говорит с бабушкой — переодетым волком — и удивляется её большим зубам.

Солженицын рассказывает в «Круге первом», как министр коммунистического гестапо Абакумов просит Сталина вернуть смертную казнь. С такой просьбой можно обратиться к «вождям», хотя, если им покажется необходимым, они и без просьбы вернут «тридцать седьмой год».

Солженицын тоже просит их: «Верните стране здоровую тишину» (32).

Многое надо изменить в эпоху бомб и самолетов, чтобы вернулась тишина, но само обращение нобелевского лауреата поможет лидерам класса партийных бюрократов сохранить респектабельный вид: раз Солженицын разговаривает с ними, как с равными и как проситель, то всё, что про них говорят — клевета.

«Нынешняя городская» жизнь… совершенно противоестественна. (32)

Режим это по-своему понял. Его уступки народу определяются соотношением сил, и благодаря этому теперешние «вожди» не могут себе позволить издеваться над народом, как при Сталине. Населению нужна хоть какая-то отдушина: домино, карты, телевизор, водка — недостаточны. Поэтому «вожди» вынуждены были дать части городского населения участки земли в 600 квадратных метров для разведения садов.

От критики городской жизни Солженицын переходит к маниловским [23] * Беспочвенными мечтаниями занимался персонаж «Мертвых душ» Гоголя Манилов. мечтаниям о построении «рассредоточенных городов, мягких для человека», которыми «пусть украсится наш растепленный отмороженный Северо-Восток». «И вполне можно поставить на всех въездах штагбаумы, пропуская лошадей… но не ядовитые двигатели внутреннего сгорания…» (33)

В маниловской тиши вдруг появился шлагбаум. В ограниченных размерах запреты всегда будут необходимы, но не следует с них начинать при проектировании.

Многие из подсоветских людей, особенно тех, кто родились сразу после катастрофы 1917 года, были исковерканы сталинизмом, но изгнали его из своего сознания самостоятельно или после частичного разоблачения преступлений Сталина в 1956 году. Однако осколки частичного сталинизма по принципу «вытеснения» впечатлений по Фрейду попали в подсознание и нет-нет дают себя чувствовать.

Не начать ли Солженицыну с собственного самоочищения, тогда ему быть может не захочется решать вопросы за миллионы сограждан?

«Экономика нe-гигантизма, с дробной, хотя и высокой технологией…» (33)

Солженицын обращается к «вождям» с надеждой, «однако же не нулевой» (6), так как внутренне уверен в неотразимости своего реализма и в спасительности своих предложений для страны. Между двумя высокими сторонами во время переговоров возможен следующий диалог:

Брежнев: Как всё это осуществить?

Солженицын: Прекратить заниматься международными задачами и «бросить силы» на Северо-Восток.

Брежнев: Значит нужен план?

Солженицын: Да.

Брежнев: Пятилетний?

Солженицын: Как того потребует выполнение работ.

Брежнев: Значит, Госплан должен разработать новый план?

Солженицын: Конечно, пусть займётся спасительной для нашей страны проблемой.

Брежнев: А как быть с людьми? Набрать их снова через ГУЛАГ или объявить мобилизацию?

Солженицын: Что Вы, ни в коем случае. Перспективы зажгут людей, и они сами поедут. Ведь я написал о необходимости создания четырех центров, один из которых для поисков молодёжи.

Брежнев: Ну, а если поиски не увенчаются успехом?

Солженицын: Наполеон говорил, что важно ввязаться в сражение, а там будет видно.

Брежнев: Вы ошибаетесь, это сказал Ленин. Быть может всё же произвести опрос населения, ведь мы самое демократическое государство в мире! А главное: предлагаете решить грандиозную задачу, по сравнению с которой пятилетки Сталина — мелочь. Шутка ли, Северо-Восток, где, как на грех, вечная мерзлота, тундра, болота, непролазная тайга, бездорожье… Без помощи Запада — дело немыслимое! Да ещё угроза Китая.

Солженицын: Отдайте китайцам идеологию, далась она вам, «и военный конфликт отодвинется намного, а может и не состоится вовсе никогда». (16)

Брежнев: Она нам нужна как плеть для осуществления вашего плана. Другими средствами, извиняюсь, не располагаю.

«…на то растопление („отмороженного Северо-Востока“-ДП) пусть грохаются дурные космические деньги». (33)

При первом чтении я смеялся и пребывал в уверенности, что Солженицын издевается над «вождями». Но он до сих пор своим письмом доволен, хвалят его, иногда правда с оглядкой, и остальные; возражают ему редко. Маниловские мечтания Солженицына стали походить на планы лапутян Джонатана Свифта: забросить «бесконечный прогресс» и силой любви класса партийных бюрократов к народу растопить вечную мерзлоту, да ещё в кратчайший срок, пока не напал Китай.