Юрий Склянский - Переодетый генерал

— Ну и что же вы стали делать? — не удержался я. — И как отнеслась к этому Антонина Семеновна?

— Оля?! — от руля мягко улыбнулся Петр Петрович. — Она набила мне морду, а потом бросилась меня защищать…

Вскоре домашние и сам Петр Петрович убедились, что квартира взята под наблюдение. У подъезда, на выходе в Лаврушенский, и во дворе прохаживались, посменно меняясь, переодетые под уличных парней «топтуны».

Здравый смысл подсказывал, что надо немедленно выезжать на Украину, разыскивать Ганну, отзывать заявление. Но как это сделать теперь — находясь «под колпаком», на приколе карающей подписки о невыезде?

После головоломных сидений с друзьями выход отыскали. Чисто партизанский: был разработан и утвержден вариант «двойника».

В назначенный вечер шумная ватага из двух десятков гостей, мужчин и женщин, ввалилась на Лаврушенский. Во всех окнах квартиры сиял свет. Гремела радиола. Доносились возгласы и звон бокалов. Дружеская пирушка разворачивалась полным ходом.

А тем временем заканчивались последние приготовления. У «двойника», комплекцией и видом напоминавшего Петра Вершигору, имелся крупный изъян. На лице совсем недоставало подходящей буйной коричневой растительности. Явиться же в гостевой компании на Лаврушенский, допустим, с приклеенными «под Вершигору» бородой и усами — означало бы излишне испытывать подозрительность стражей.

Так что Петру Петровичу пришлось пойти на крайнюю жертву. В то время как дом оглашался танцевальными ритмами, радостными криками и тостами, знаменитая борода уже в самом жалком виде лежала сбритой в тазу.

Остальное прошло более или менее гладко. Билеты на самолет были куплены заранее. «Двойник» в пижаме Петра Петровича остался дома домывать тарелки в обществе Антонины Семеновны. В ближайшие дни он должен был отсиживаться в квартире, изображая болезнь. Фальшивая борода и усы «под Вершигору» на крайний случай у него тоже имелись.

А сам Петр Петрович, позаимствовавший у «двойника» значительную часть верхнего гардероба, ближе к полуночи, вместе с одной из кучек пошатывающихся гостей беспрепятственно проскользнул за ворота. Гэбистские «мальчики» были погружены на сей раз лишь в сведение баланса вошедших и вышедших.

Утром следующего дня Вершигора и четверо бывших партизан, его спутников, были уже в одной из дальних деревень Западной Украины.

Ганна Д. с матерью, младшими братьями и сестрами ютилась в закоптелой мазанке. Разговор сумели провести наедине.

Узнав партизанского комдива и других сослуживцев военных лет, девушка пунцово побагровела, а затем разрыдалась.

Из сбивчивых объяснений получалось, что сплетню о ее отношениях с комдивом пустил бывший ковпаковец, живший по соседству и теперь совсем спившийся.

А не так давно к ним на дом приезжали трое штатских, явно не здешних, хотя один вроде бы украинец. Они сказали, что теперь точно установлено, что Вершигора никакой не героический партизан, а враг народа. Он уже арестован. Сидит в тюрьме, и его ждет стенка. Многое на его катушку намоталось. И за войну, и в мирные годы. Он полный перерожденец. Докатился до пособничества тем, кто снимает пенки с крови защитников Родины. Закоренелого этого батьку-махновца давно было пора вывести на чистую воду! У них есть факты о ее отношениях с Вершигорой в годы войны. Конечно, тогда она была малолеткой, но отвечать по всей строгости придется теперь. Так что пусть соображает по своей женской линии. Вершигоре это уже ничем не повредит, но для полноты картины важно. Харю этого разложенца надо показать народу во весь оскал. Воздух тогда в стране будет чище. А не захочет помочь — пусть пеняет на себя. Отсидит положенное в тюрьме, а мать и братьев с сестрами отправят в сибирские лагеря. Сейчас в мире идет смертельная борьба и миндальничать с чуждыми элементами некогда…

Долго так мытарили ее. А потом продиктовали и заставили подписать это письмо. Прямо на вырванных листках из братишкиной школьной тетрадки.

— А, оказывается, все это неправда! И вот вы они! Живы-здоровехоньки! Ой, простите, миленькие! Ой, лихо мне! — плакала девушка. — Все это злая лжа! И со мной ничего этого не было… Та и не могло стать. Я даже, что такое хлопец, что такое человик, до сих пор не ведаю…

— Как не знаешь — что такое мужик?! — прервал ее один из спутников Петра Петровича, по натуре прямой и жесткий. — Может, ты до сих пор и свою дивичность сберегла?!

— Та при мне она, со мной! — был горестный вздох.

— А не можешь ты об этом взять справку у врача? У гинеколога?

— Та, конечно! Стыдно, но могу…

Остальное было делом стремительности натиска, а также разнообразия и непредсказуемости человеческих отношений. Издержек межведомственной секретности, из-за которой медицинские начальники ничего не знали и не имели права знать о происходившем, старых «завязок» еще партизанской поры, а также и просто душевной расположенности врачебного персонала к почетным и именитым гостям из Москвы, с которыми кое-кто был знаком еще со времен войны.

Как бы то ни было, к середине дня группа, включая Ганну, отъезжала из районного центра, имея на руках не просто справку от врача-специалиста. Но заключение комиссии экспертов, правда, наспех сколоченной при райбольнице, но зато с приложением всех требуемых подписей и печатей.

Губительный зловещий замысел на глазах превращался в посмешище.

Кстати сказать, почти как веселая побасенка история эта ходила позже в кругу ветеранов-партизан.

Уже в конце 70-х годов в ответ на мой осторожный вопрос, не знает ли он об этой истории, я услышал ее красочный повтор из уст одного из друзей П.П.Вершигоры — Ильи Захаровича Вергасова, бывшего командира соединения крымских партизан и тоже писателя.

Блестя своими веселыми голубыми глазами на загорелом моложавом лице, Илья Захарович говорил:

— Конечно, прибор у Петра был изрядный, и он не упускал случая им махать! Но не до такой степени. А в данном случае Борода был чист, как стеклышко…

Живо откликнулась на мои расспросы и бывшая соседка по квартире на Лаврушенском переулке Мария Иосифовна Белкина, прозаик и очеркист, автор известной биографической книги о Марине Цветаевой «Скрещение судеб», едва я ей позвонил:

— Как же?! — воскликнула Мария Иосифовна. — А она оказалась целкой!..

Теперь, конечно, можно сколько угодно потешаться. Но тогда речь шла о человеческих судьбах, о жизнях.

Летом 1953 года, после смерти Сталина и ареста Берии, «топтуны» под окнами исчезли. Но ощутимого перелома в винницком партизанском «деле» не наступило.

Один из главных его рукоделов генерал И. Серов стремительно шел вверх. И уже в 1954 году был назначен председателем КГБ СССР. Придавать этому делу былой раскрут он теперь, может, уже и не имел резона. Но отступаться от прежних своих действий и распоряжений и тем более извиняться за них тоже не собирался. А поскольку как раз на этом настаивали и этого не могли не требовать пострадавшие и их защитники, борьба приняла подспудный и затяжной характер.