Наталья Климова - Письмо перед казнью

Мы публикуем уникальный документ — письмо Натальи Климовой, члена партии эсеров-максималистов, написанное после вынесения ей смертного приговора. Об этом удивительном человеке замечательно написал Варлам Шаламов в рассказе «Золотая медаль», и мы рекомендуем вам сначала прочесть этот рассказ, если вы не читали его раньше.

В этом письме, опубликованном в легальном журнале «Образование» в 1908 году, цензура вырезала целый ряд мест, очевидно, не поверив редакции, заявившей, что письмо «абсолютно лишено того, что принято называть политикой». Эти утраченные фрагменты не могут повлиять ни на понимание смысла текста, ни, тем более, на восприятие его атмосферы. Но мы бы очень хотели восстановить полный текст письма. Если кто-то из наших читателей знает о существовании полной версии «Письма перед казнью» Натальи Климовой, мы будем очень признательны, если вы нам об этом сообщите.

Сентябрь 2006 г.

Ниже мы печатаем один из «человеческих документов», написанный на грани между жизнью и смертью. Поставленный внезапно лицом к лицу с загадками бытия и небытия, человек силой своей обобщающей мысли стремится проникнуть в их тайну, и, изучая себя и свои новые переживания, доходит до высшего философского подъема. Здесь, в отношении к прожитой жизни, к неизбежности конца существования более, чем где-либо, сказывается величие человека, ибо ему одному дано счастье одержать высшую победу, победу духа над смертью.

Письмо, которое после целого ряда промежуточных инстанций дошло до нас, принадлежит Климовой, присужденной к смертной казни за участие в организации взрыва дачи П.А. Столыпина на Аптекарском острове. Письмо абсолютно лишено того, что принято называть «политикой». Написано оно после смертного приговора, в моменты ожидания смерти. Впоследствии, как известно, смертная казнь была заменена Климовой ссылкой в каторжные работы.

Август 1908 г.

Вам всем, наверное, известно, что переживаю я, когда смерть из далекого, туманного будущего превратилась в вопрос нескольких дней и вырисовывается очень ясно, в виде плотно натянутой веревки вокруг шеи. По крайней мере, я помню, как я часто пыталась представить себе психологию человека, находящегося в положении, в котором обретаюсь я сейчас… И я строила возможные комбинации… но то, что получилось, превзошло все мои ожидания и, наверное, удивит вас тоже.

Тот смутный страх, порою даже ужас, который я испытывала перед смертью, когда она была за сто верст, теперь, когда она за 5 шагов, совершенно исчез… Появилось любопытство к ней и подчас чувство удовлетворения от сознания, что вот скоро… скоро… и я узнаю величайшую тайну. И даже нет сожаления жизни, а между тем, я страшно люблю ее, и только теперь я познала такие ее красоты, о которых и не снилось раньше — точно смерть есть одна из фаз жизни, точно сознание не прерывается, и идет все дальше… а, между тем, я грубейшая материалистка, хотя знаю, что для ХХ века это звучит слишком ненаучно, но, однако, ничего не могу поделать со своим внутренним убеждением.

Ни в какие «будущие жизни» абсолютно не верю и думаю, что в тот момент, когда я задохнусь от недостатка кислорода, сердце перестанет функционировать, навеки исчезнет существование моего «я», как определенной индивидуальности с ее прошлым и настоящим. А если материи моего тела заблагорассудится превратиться в зеленую травку весны 1907 г. а энергии — в электричество, освещающее кабинет <���…>, то какое мне до этого дело? И эта глубочайшая уверенность в полном исчезновении моего «я» почему-то теперь меня абсолютно не пугает. Не потому ли, что я не могу конкретно себе этого представить?

Я часто думаю, что оттого я так спокойно отношусь, вообще, к вопросу о смерти, что и вопроса такого нет совсем, ибо есть слово «смерть», но нет понятия «смерть». Есть слово «чернильница», и я понимаю его, представляю себе, что это такое. Есть слово «мысль», и я понимаю его и представляю себе его значение. Есть слово «смерть»; но я не понимаю его и не представляю себе. А поэтому все мои размышления о смерти никак не идут дальше ощущения веревки на шее, ощущения сдавленного горла, красных и темных кругов в глазах…

Это, конечно, неприятно, но ужасного пока ничего нет. Многие операции хуже. К тому же, я надеюсь, что они так навострились, что вешают быстро и ловко. Совершенно не понимаю, почему «они» не расстреливают всех? Гораздо проще… а то отравляли бы… дали бы стакан яду выпить, просто, скоро и даже красиво, без палачей, без виселиц… и меньше расходов… попробую дать «им» совет при свидании…

Порою же приходят в голову… не мысли, ибо мысль есть логика, а, так, фантазия, которая делает мысль о смерти прямо заманчивою… и «а что как все наши чувства, вся наука, вся так называемая “действительность” — есть сплошная иллюзия? а следовательно и все умозаключения, логика… и мое материалистическое понимание? И “там”, где меня ждет бесконечность, существует сознание “я”…» О, бесконечность! И я начинаю с трепетным интересом, жгучим любопытством ждать смерти… И если «там», то сколько там интересной публики… все человечество с его Ньютонами, Кантами, Шекспирами, Ницше, Белинскими, <���…>. Да, наконец, «туда» ушли, только что ушли 9 моих товарищей, среди которых у меня были хорошие друзья.

Помню обещались обязательно дать весточку «оттуда», и вот уже два месяца прошло… Эх, зачем человечество знанием разбивает прекраснейшие из фантазий…

Ну, а теперь о жизни…

Новые, странные, и удивительно хорошие ощущения, мысли и настроения переживаю я здесь в этой большой пустой и полутемной камере. Доминирующее ощущение — это всепоглощающее чувство какой-то внутренней особенной свободы. Эх… это страшно трудно объяснить. И чувство это так сильно, так постоянно и так радостно, что, внимая ему, ликует каждый атом моего тела, и я испытываю огромное счастье жизни… Что это? Откуда? Я не знаю… сознание ли это, молодое, не боящееся страдания воли, свободно и смело подчиняющееся лишь велениям моего «я»?… Не радость ли это раба, у которого, наконец, расковали цепи, и он может громко на весь мир крикнуть то, что он считает истиной?… Или то гордость человека, взглянувшего в лицо самой смерти и спокойно и просто сказавшего ей: «Я не боюсь тебя»? Не знаю, должно быть — последнее. Да, наверное, так.

Над человеком, над его волей, над его правдой вечно тяготеет суровая, таинственная, ужасная смерть: она леденит сердце, сковывает желания, вяжет волю, и только тот, кому удалось сбросить ее со своих плеч, может радостно воскликнуть: «О, да, теперь я свободен, ибо нет в мире силы, перед которой склонилось бы мое желание». И мне удалось, и я свободна. Не мелькнет ли у вас мысли, что все это пустые фразы, фальшивые звуки, звучащие лишь на слишком натянутых струнах-нервах? У меня самой являлась эта мысль, и поэтому-то я так долго не решалась заговорить об этом.