Газета Завтра Газета - Газета Завтра 316 (51 1999)

Среди разноголосого народа,

В мясных рядах, в час утренний и ранний,

В меня стрелял пуштун чернобородый,

Но пуля угодила в мозг бараний.

Мы мчались в ночь. Недвижные, как глыбы,

Сидели на броне угрюмые солдаты.

Нас ждал Герат. Как фосфорные рыбы,

Светились в "бэтээре" циферблаты.

Стремились мы домой из Кандагара.

Оставили пожары за плечами.

Но Родина была уже в пожарах.

Нас не цветами, пулями встречала.

Враг наступал, росли потери.

Мы отбивались восемь дней подряд.

Его нашли в сгоревшем "бэтээре".

В обугленной руке оплывший автомат.

Ты видишь на плече моем рубцы?

Они краснеют, словно позументы.

Так грызли кожу медные зубцы

Меня обвившей пулеметной ленты.

Один другого убивали мы жестоко.

Вожди дарили нам посмертные награды.

Но там, на небесах, в саду высоком,

Кормили мы друг друга виноградом.

На танке уходил из Кандагара,

Держась за башню пыльными руками.

И мальчуган, весь черный от загара,

Метнул в меня прощальный камень.

Я улетал под вечер из Кабула

С пробитым пулями походным рюкзаком.

Прощаясь навсегда, страна меня лизнула

Своей зари холодным языком.

Я был в полках, войною утомленных.

Стрельбу боев я слышал не по рации.

Жил на заставах, двигался в колоннах,

В засадах тайных, в грозных операциях.

Мой "бэтээр" наткнулся на фугас,

Когда дивизия вела бои в Кундузе.

И белый свет в глазах моих погас.

Я долго заикался от контузии.

Однажды я очнулся на заре,

Три ночи проведя в забвенье вязком.

Была кровать. Был душный лазарет

И на груди кровавая повязка.

То рваная солдатская панама,

То синева десантного берета.

То полная бинтов кровавых яма.

Мне снятся сны и стоны лазарета.

Я умирал в походном лазарете.

Лишь несколько часов мне оставалось быть.

Он прилетел на сумрачном рассвете.

Моих коснулся уст, и я остался жить.

Я не открыл священнику грехов,

Он не добился от меня признаний.

И только льётся из моих стихов

Кровавый пот моих воспоминаний.

Выносил меня из боя вертолет.

Трубки капельниц мерцали в огоньках.

Мне казалось, подо мной сияет лед,

Я летаю на серебряных коньках.

Казалось, что хирург со мною говорит

На странном языке сквозь узкое оконце.

И чудилось, что надо мной горит

В кровавые бинты замотанное солнце.

Снаряд разворотил ему бедро.

Он матерился и клеймил врага.

И звякнула, ударив о ведро,

Хирургом отсеченная нога.

Откуда явились, скажи мне, сестрица,

В разбитой моей голове

На синем снегу золотая лисица

И розовый лось на траве?

Мне в медсанбате ногу отпилили.

Тянулась ночь. Горел свечи огарок.

Врачи за стенкой шумно спирт делили

И целовали пьяных санитарок.

Моя душа счастливо улетела.

Забыла на прощенье улыбнуться.

Забыла на прощанье оглянуться,

Как остывает брошенное тело.

Не приходи в мою отдельную палату

И надо мной не голоси навзрыд.

Мне выбило глаза ручной гранатой,

Последнее, что видел в жизни — взрыв.

Лес родной, зеленая волна,

Накрой меня скорее с головою.

Чтоб я не встретился с войною,

Чтобы не нашла меня война.

Боже, сделай так, чтоб умолкли пушки.

Боже, отпусти мои грехи.

Отведи меня к сиреневой опушке,

Где сережки розовой ольхи.

Я видел, как горели кроткие селенья,

Как старец голову оторванную нес.

Меня Господь лишил за это зренья.

Глаза истаяли потоком мутных слез.

Бабочка, красавица ночная,

Прилети, присядь у изголовья.

Может, это матушка родная

Весточку прислала мне с любовью.

Он думал о любви, когда упал снаряд

И растерзал его на тысячу осколков.

Он думал, как снимал с нее наряд

И слышал звук струящегося шелка.

Мой милый доктор, добрый военврач,

Все вижу сквозь дурманную дремоту,

Как "бэтээры" проносились вскачь,

И по горам стреляли пулеметы.

Не приходи в покои лазарета.

Не умоляй дрожащими губами.

В тот год цвело и полыхало лето,

И синева лежала под дубами.

Ты, в красных брызгах, полевой хирург,

Не отсеки мне памяти случайно

О белизне ее душистых рук,

О золотом колечке обручальном.

Он падал на подбитом самолете,

И черный дым за ним тянулся следом.

Теперь вся жизнь его в мучительной дремоте,

Обрубки ног его накрыты теплым пледом.

Пусть боль не жжет пробитой головы,

Пусть не мерцает капельницы склянка.

Летели волны ветряной травы,

И в них металась бабочка-белянка.

Не докучайте мне в мучительном бреду.

Пусть все уйдут, и вдруг тогда приснится

Тот день, когда в сверкающем саду

Свистела мне восторженная птица.

Приснилось мне, что вместо прежних рук,

Оторванных шальной афганской миной,

Две легких ветки появились вдруг,

В листах зеленых и в цветах жасмина.

Я верю, что когда придет пора,

Когда оставят Родину невзгоды,

Грядет на Красной площади парад

Седых солдат афганского похода.

Пусть перед строем, отдающим честь,

Протащат ржавый корпус "бэтээра",

Его огнем изрезанную жесть,

Подорванную на камнях Панджшера.

Пусть караул торжественно замрет,

Пускай приспустит боевые стяги,

Когда ввезут на площадь вертолет,

С дырявым баком, без винтов и тяги.

Пусть затуманится Кремля прекрасный лик,

Когда тягач с трудом ввезет на площадь

На ободах сожженный "наливник".

Пусть флага алый шелк над ним полощет.

И пусть еще помедлят танков лязги,

Пускай замрут войска недвижным строем,

Когда покатят инвалидные коляски,

И в них — безрукие, безногие герои.

Тогда полки пройдут священным маршем.

Им честь отдаст с высокого гранита

Моей страны победоносный маршал.

Крест золотой. Звезда из лазурита.

table.firstPanel {width: 100%} td.feedbackLink {text-align: right} input.gBookAuthor {width: 50%} textarea.gBookBody {width: 99%} div.error {color: red} p.gBookMessage { width: 100%; /* This helps in MSIE7 to keep the text withing the outer bounds. */ border: 1px dashed rgb(200,200,200); padding: 10px; margin-top: 2pt }

1

У книги, посвященной Савве Ямщикове не могло быть другого названия. Этот титул он заслужил всей своей жизнью, насыщенной свершениями.

Савва Ямщиков не давал себе передышки, "служа по России", хотя любой на его месте мог бы сложить руки и спокойно доживать свой век, считая свои болезни достаточным основанием для подведения итогов. Но Савва Васильевич благодарил Бога за каждый новый день, за каждого нового человека, единомышленника, с которым его сводила судьба. Как пишет Валентин Курбатов, эти люди были "детьми одной страны и одной культуры, и потом передавали его имя, как пароль единства".