Газета День Литературы - Газета День Литературы # 170 (2010 10)

Это не мешало ей быть строгой и властной с отцом, даже иногда жёсткой. Я всегда поражался тому, как мой всегда уверенный в себе батя, тогда ещё молодой красавец-генерал, жёсткий на службе, да и в семье, из кабинета которого, как мне рассказывали, некоторые нерадивые сослуживцы вылетали в минуты его гнева как пробка из бутылки шампанского, короче, этот мой глыба-отец если и не дрожал перед своей парализованной матерью, то уж точно трепетал.

Сюда на улицу Дурова мы ездили регулярно – строго по раз и навсегда установленному расписанию – аккурат после обеда каждую субботу и так засиживались часов до 9 вечера. Честно говоря, пока я был маленький, бабушка Наташа большого внимания на меня не обращала, и я сновал по комнатам и просторному коридору в поисках чего-нибудь мальчишке интересного. Иногда возвращался в большую комнату, где в углу стояла бабушкина кровать и рядом сидели и что-то обсуждали мои родители. В этот момент бабуля наводила на меня свои голубые глаза и орлиный нос и, указывая на какую-нибудь статуэтку, вдруг начинала сухо чеканить: "Этот фарфор, между прочим, держал в своих руках Александр Сергеевич Пушкин". Если же я, изнемогая от скуки, плюхался в старое кожаное кресло, баба Наташа говорила: "Не продырявь! В этом кресле любил сидеть Сергей Есенин!"

Несмотря на своё малолетство, я уже тогда относился к словам взрослых с изрядным скептицизмом, а потому строгим указаниям бабушки следовал, но на её исторические экскурсы применительно к посуде или мебели в доме на улице Дурова не реагировал вовсе. Бабушка же была умелая рассказчица, вот я и думал, что есенинское кресло и пушкинская статуэтка – это всё так, для красного словца.

Шло время. Я перешёл в 9-й класс, сильно вытянулся и окреп. Наталья Борисовна с удовлетворением отмечала моё превращение в юношу. В мой адрес то и дело сыпались бабушкины комплименты, перемежаемые поучениями. Мне казалось, что вот-вот она позволит мне присесть к её кровати и выслушать целый набор нотаций. Для меня это было важно, так как для остальных членов моей семьи сия её милость означала бы мой переход в возрастной ценз "человека разумного".

Люди не могут не чувствовать приближения своего конца. Даже если все вокруг, в том числе и врачи, говорят, что "всё как всегда". Как-то в один из традиционных субботних вечеров отец раньше обычного засобирался домой. В воскресенье он должен был лететь на Дальний Восток, вставать надо было засветло, чтобы успеть на аэродром Жуковский к назначенному на раннее утро спецрейсу. Мама вместе с тёткой понесла чайный сервиз на кухню. Я подошёл к бабушке, наклонился над ней, чтоб поцеловать её щеку, но она своими худыми изогнутыми пальцами стиснула мою руку, велела присесть и кое-что важное послушать. Это было настолько ново и непривычно, что я запомнил наш разговор с фотографической и магнитофонной точностью.

"Послушай, внучек! Я завтра умру. Я это знаю. У тебя впереди большая и интересная жизнь. То, что я сейчас тебе скажу, может тебе пригодиться. Я всю жизнь скрывала своё происхождение, работала простой модисткой и держала язык за зубами. Я боялась не за себя, а за твоего отца. Запомни, что я тебе скажу, хотя может ты и не поймёшь это сейчас, но потом у меня уже не будет такой возможности. Мальчик мой, в тебе течёт благородная кровь. Мой дед Николай был царским генералом, бароном. Он был полицмейстером Москвы, больши-и-и-и-и-м жандармским начальником. Твой папа не всё о нём знает, ему это могло бы повредить по службе. Но ты запомни, что тебе твоя бабушка сказала. Хорошо? Ну, всё, ступай!"

На следующий день бабушка Наташа действительно умерла. Про легенду о прапрадедушке-жандарме я довольно-таки быстро забыл и вспомнил о ней ровно через 30 лет и то – совершенно случайно.

ЖАНДАРМ

– Поразительная беспечность, Александр Александрович! Идёт второй год войны с германцами, а вы в тяжелейшее для нашего фронта время допускаете погромы подобных масштабов, да ещё с такой политической манифестацией! Государь возмущён бессилием полиции. Императрица вне себя от оскорблений толпы!

Помощник министра внутренних дел генерал Джунковский, нервно подёргивая ус, мерил кабинет градоначальника тяжёлым шагом. Готовясь к этой встрече с генералом Адриановым, он заранее решил, что будет тщательно подбирать слова, дабы не выказать ни излишнего раздражения более чем странным поведением градоначальника, ни свою жалость и даже сострадание к собеседнику, которого знал уж более 20 лет с самой лучшей стороны – как человека ответственного, разумного и в высшей степени порядочного. Тем более в его голове не укладывалось поведение Адрианова, допустившего ничем не оправданную "деликатность" к толпам погромщиков.

Брьба с "немецким засильем" не была уж чем-то из ряда вон выходящим даже в среде петербургских аристократов, не говоря уж об армейских кругах. Дело дошло до переименования столицы в Петроград. Ненависть к немцам и ко всему, имеющему отношение к Германии, была разлита ровным слоем по всему русскому обществу – от элиты до низов.

Безответственное поведение элиты русского общества отозвалось погромной стихией. Дурные вести с фронта добавляли хмеля в брожение умов. Русский бунт, "бессмысленный и беспощадный", готовил свою генеральную репетицию. На сей раз его жало было направлено против русских немцев – верных солдат и тружеников великой Империи. Громя магазины и фабрики тех, чья вина состояла лишь в пользовании немецкой, или на худой конец, курляндской, скандинавской или даже французской фамилией, хорошо организованная масса, будто выдавленная из тюбика на улицы Москвы, проклинала царицу, её родную сестру и всех "немцев", "заполонивших двор и опутавших государя".

Джунковский понимал, во что это может вылиться уже в ближайшие годы, и считал своим долгом предупредить царя о грозящей ему и Отечеству опасности. Он ещё не знал, что государь его не услышит. Спустя три месяца после немецких погромов – в августе 1915 года, Николай II отстранит командира Отдельного корпуса жандармов генерал-майора Джунковского от должности – за "доносы на Старца". На весах монарших ценностей "сидевший на ушах императрицы" Григорий Распутин перевесил верного государю охранителя Империи. Но сейчас, в кабинете градоначальника Москвы, Владимир Фёдорович об этом знать никак не мог, а представить – тем более. Теперь ему предстояла тяжёлая миссия – расследовать действия московской полиции, допустившей разгул народной стихии в самом центре древней русской столицы, решить судьбу своего старого сослуживца – генерала Адрианова и подготовить рапорт его императорскому величеству.

Джунковский обошёл кругом выглядевшего совершенно потерянным московского градоначальника, застывшего посреди своего кабинета. Будто ястреб, делая боевой круг перед падением камнем на свою жертву, жандарм вдруг почувствовал, что старый друг стал ему совершенно безразличен. Кровь, которую он хотел выпустить из его разорванных клювом жил, будила в нём азарт охотника. Он наслаждался мгновением перед неминуемой развязкой своей встречи с противником, заранее сдавшимся на милость победителю. Он вообще перестал что-либо чувствовать к своему собеседнику и полностью отдался инстинкту, воспитанному в нём годами службы в тайной полиции и жандармерии.