Юрий Петухов - Тайны древних русов

Разумеется, Литва фактически была знакома с христианством значительно ранее, так как Русь привнесла православие на её земли ещё в X веке, да и затем после обособления Литовского княжества, произошедшего в результате вторжения Батыевых полчищ и ослабления Руси, государственной религией в этом княжестве, как, впрочем, и государственным языком и государственной системой управления, были соответственно русское православие, русский язык и русская система. Но в отличие от католических миссионеров русские православные иерархи, да и сами власти, не внедряли веру огнём и мечом среди литовского населения.

На четыреста лет дольше сохранялись в литовском народе языческие представления. Потому они и дошли до нас в первозданном виде. В те времена, когда русское население в большей или меньшей степени было вовлечено в общемировые процессы, про соседей русский летописец XII века писал: «А литва носу из болота не кажет и на пни молится». Под «пнями» подразумевались деревянные языческие идолы.

На первый взгляд такое высказывание русского хрониста может показаться кое-кому не совсем тактичным, но для того времени отражение реальности в самых простых, незавуалированных словесах было делом вполне нормальным. Вспомним хотя бы, что русские летописцы со значительно большей иронией, сарказмом, а то и просто недоброжелательностью отзывались о самих русских, не блюдущих христианских обычаев, — они и «бесовские игрища творят», и «звериньским образом живут».

Четыреста лет — срок относительный. Если мы рассуждаем о событиях 10–8-тысячелетней давности, то его можно и не брать в расчёт. Для 3–4-тысячелетних глубин это уже солидный период, который не выкинешь запросто так из хронологии. Ну а для средневековья это целая эпоха: четыреста лет чистой народной языческой памяти — не шутка!

Литовские «перкунас» в значении «гром», «перкуниа» — гроза, «перкунуоти» — греметь — это, разумеется, производные от теонима «Перкун-ас», а не наоборот. По описаниям несохранившихся изображений, Перкунас, так же как и прусский Паркунс, выглядит разъярённым, атлетического сложения человеком зрелого возраста с густой длинной бородой.

В основном же Перкунас предстаёт перед нами как герой сказок и народных песен. В них он является слушателю грозным и почти всемогущим, но добрым персонажем. В христианских же хрониках XIII–XVI веков Перкунас всегда изображается злым духом, дьяволом или одной из его разновидностей — и это естественно, в русских летописях и богословских работах того же и более раннего времени языческие божества, включая и Перуна, рисуются или неодухотворёнными «деревяшками», «пнями», или же злокознёнными бесами. И потому подход к христианским сочинениям по части показа в них языческого элемента должен быть в высшей степени критическим.

Из фольклора Перкунас, Паркунс и прочие разновидности громовников балтской мифологии не просто антропоморфны, но и человечны в самом прямом смысле этого слова. Они как бы выступают посредниками между бездушными и всесильными «верховниками» и людьми, всегда защищая людей, наказывая лишь неправедных из них, но помогая и оберегая достойных. И здесь характерно, что Перкунасы, не жалея ни сил, ни времени, гоняются за «чудищами» Велинасами-Велнясами-Волосами. Как бы те ни прятались, кем бы ни оборачивались, расплата их обязательно настигнет. Бог-заступник вершит справедливость.

Мы уже говорили, кем оборачивались «чудища», чтобы отвести от следа. Сейчас подчеркнём лишь одну особенность. Из животного ряда противник «громовержца» может выбрать практически любой образ: голубя, змеи, ягнёнка, коровы, щуки. Он может обернуться, в конце концов, человеком. Но никогда — медведем! Почему? Потому что медведь и есть ипостась Велинаса-Волоса, это и есть он сам — а в самом себе не укроешься, не обманешь таким «перевоплощением» преследователя.

Балтский громовник использует самое разнообразное оружие. Но, как и повсюду, мы чётко видим, спускаясь по временной шкале вниз, как оно меняется: пули, лук и стрелы, бичи-розги, меч, молот, палица-булава, камень. Конечно, любое оружие сравнивается с молнией, с оружием бога неба-отца. Но исходное, как совершенно ясно высвечивается, — камень. Да, это именно из каменного века. Это не простой камешек в руке мальчишки.

И здесь надо вспомнить, что один из самых излюбленных и древних мотивов индоевропейской мифологии — это «каменное небо». И не просто этакий твердокаменный небесный свод, на котором закреплены луна, солнце, звёзды, а «небо», то есть некая доступная возвышенность, где хранится запас камней бога-громовержца, «небо» — кладовая самого простенького, но изрядного числом оружия.

Мы рисовали картину мира, где вершина, «небо», — это крона мирового древа. Прототип «древа» — обычное дерево, а иногда и просто возвышенность — «скала», «гора», «большой камень». На небе «камни», подобные молнии. Внизу — «чудовище» — божество, никогда не имеющее человеческого облика, всегда страшное, зловредное, опасное. В нашем случае это медведь, «лезущий на дерево».

Примерно такова изначальная картинка. Кто же может в данном случае выступать в роли «громовержца», заступника? А тот, кого всегда изображают антропоморфным, и никак иначе, — человек.

Да, громовержец-герой — это именно человек, укрывающийся со своими близкими, детьми на вершине дерева. Ему не страшны ни «леопарды», ни «львы» в этом убежище. Он не боится ни волков, ни кабанов, ни прочих обитателей леса. Ему страшен только лишь «бог смерти и загробного мира» — «волосатый» медведь, способный настичь его повсюду. Остальные запоминаются постольку, поскольку с ними можно сосуществовать безбедно, подражая им, как волкам, например.

От медведя можно укрыться лишь на вершине дерева или скалы, да не просто так, вскарабкавшись на дерево, так медведь достанет, а накопив в укрытии — шалаше или гнезде меж ветвей (то есть на «каменном небе») — большой запас крупных камней. Вот она, изначальная «ваджра-мьелльнир»! Камень! Тот самый, что за историю человеческую или, вернее, предысторию из поколения в поколение спасал миллионы человеческих жизней.

Тут же оговоримся, что речь идёт о предках индоевропейцев, о местах их обитания: ведь у жителей пустыни, скажем, или у индейцев Амазонки, существовавших и существующих в иных условиях, и легенды-сказы иные.

Выискивая истоки героя-«громовержца», мы с вами забрались в доисторические дебри. Но это ничего не меняет — праиндоевропейцы не на пустом месте появились, так же как и славяне, о которых мы уже говорили, не из воздуха возникли. И герой-камневержец, может быть, один из самых древних образов, не только неолитических, мезолитических, палеолитических, но вполне возможно, что и из тех, что пришли к человеку ещё из дочеловеческого или предчеловеческого бытия. Ведь подобным образом защищалась — и именно от вездесущего медведя-верхолаза — человекообезьяна, да и обезьяна — мы знаем, что наши четверорукие меньшие братья и доселе используют такую тактику. И представьте себе, как выглядит могучий и бесстрашный вожак стаи в её глазах, когда он меткими и сильными, молниеносными бросками камней отбивает нападение подбирающегося к самкам и детям медведя! Это же герой, это полубог!