Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6305 ( № 4 2011)

Под силу ли сегодня нашему государству и обществу такие задачи? Это большой вопрос. Ведь единства у нас нет. Единство не может быть механистическим – оно достояние людей единой культуры, у которых есть общий язык. А для того, чтобы вырабатывать общий язык, надо говорить о проблемах. Чтобы о них говорить, нужен тот минимум свободы, которого у нас нет. Под минимумом свободы я подразумеваю свободу общественной дискуссии.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Литература

Спасибо, Вадим!

МЕМОРИЯ

Дмитрий ЖУКОВ

Почему мы называем судьбу индейкою,

а не какою-либо другою, более похожею

на судьбу, птицею?

Козьма Прутков

В начале 60-х, отслужив в армии шестнадцать лет, я воспользовался хрущёвской оттепелью и оказался на вольных хлебах и на… распутье. Вроде бы воля вольная, но обуяла тревога – привык я трудиться до изнеможения. На службе после дальних странствий занимался алгоритмом машинного перевода с английского на русский, что было ещё задолго до появления наших ноутбуков, а по ночам переводил англо-американскую и сербскую классику, публиковал её в издательстве «Художественная литература», в «Роман-газете», «Огоньке», других журналах.

В книге «Переводчик, историк, поэт? Слово тебе, машина!» я утверждал, что язык – это нечто живое, отражающее душу, психический склад, настроения, навыки, привычки, житейский опыт, историю и многое другое народа, который на нём говорит. Цитирую себя: «…это не только сотни тысяч слов, это миллионы и даже миллиарды сочетаний… А слова? Каждое полно значений и признаёт соседство лишь определённых собратьев…» Используя электронную технику, мы загнали в неё тысячи и тысячи английских текстов, получили каждое слово в окружении, от которого менялся смысл при переводе на русский. Короче, дотошно использовали свой переводческий опыт. Лично я составил систему команд, переводившую глагол to be тысячью слов и словосочетаний.

И я позволил себе довольно нелестно отозваться о модных тогда учёных-структуралистах, безуспешно пытавшихся наладить машинный перевод, скручивая языки до считаного числа форм (структур), прикрывая примитивный подход обильной наукообразной терминологией…

Не будем увлекаться, а то возникнет вопрос: а при чём тут Вадим Валерианович Кожинов?

А притом… Это уже целая история, потребовавшая нескольких абзацев для разгона, и не знаю, сколько их ещё будет, потому что именно тогда определилась моя судьба.

В апреле 1966 года в «Новом мире» на мою последнюю книгу появилась довольно обширная рецензия под названием «Сомнительная свежесть», написанная Натальей Ильиной, о которой я знал лишь понаслышке, что она – жена структуралиста Реформатского, что её чекисты по возвращении из эмиграции приставили для наблюдения к Ахматовой. Отдав должное моей научпоповской способности внятно и забавно излагать азы алгоритма машинного перевода, она беспомощно, но высокомерно оспаривала достижения тех, кого в среде структуралистов называли «ползучими эмпириками».

Кстати, структуралисты задачи перевода так и не решили, я же могу похвастаться, что, встретив через несколько десятков лет своего бывшего сотрудника Ю. Марчука, возглавившего Вычислительный центр Академии наук, узнал, что моя система команд работает в новых мощных компьютерах.

Получилось так, что едва ли не одновременно с появлением новомирской рецензии мне сказали, что в «Московском комсомольце» появилась статья «О кибернетике без вымысла» некоего Вадима Кожинова, поводом для которой послужила та же самая моя книга. Нет, это был не ответ на злопыхательство. Просто два автора прочли едва ли не одновременно мою книгу и восприняли её совершенно по-разному.

Кандидат филологических наук Кожинов размышлял о фантастическом жанре и связанном с ним обилием книг о кибернетике. И в том, и в другом он частенько находил «последовательность пустых фраз, в которой нет ни научности, ни художественности». Прокатившись на дорожном катке по научно-популярной литературе, Кожинов вдруг во второй части своей статьи стал петь дифирамбы мне. Я у него и талант, и мастер, и скромник, и образец на ниве популяризации науки. И чтобы уж совсем обозлить своим бахвальством «моего любознательного читателя», я приведу такой пассаж:

«Он (т.е. я. – Д.Ж.) пишет предельно точно и просто, но сам внутренний пафос и движущаяся, развивающаяся мысль книги делает её живой, яркой, подлинно увлекательной». Уфф!

После недолгих поисков я нашёл Вадима Кожинова в Институте мировой литературы, а там через него познакомился и подружился с молодыми и очень талантливыми тамошними сотрудниками П. Палиевским, Д. Урновым, О. Михайловым и многими другими.

И все как на подбор они не верили в заклинания структуралистов, особенно когда дело касалось литературоведения, в силу того, что литература – яркое отражение живой речи… Не буду повторяться.

Мы часто собирались у меня на Комсомольском проспекте и в других местах дружно и весело. Я был старше по возрасту, но быстро подхватил их настрой, наслаждался умными речами. Формировалось твёрдое патриотическое мировоззрение, напитавшее впоследствии все мои книги.

Вадим Кожинов в ту пору был весел, остроумен, тороват на новые творческие идеи и не чурался зелёного змия. Самое большое удовольствие мы получали, когда он, подыгрывая себе на гитаре, начинал петь русские романсы. Знал он их феноменально много и, бывало, сперва скажет, чьи слова, музыка, в каком году впервые исполнялось (начиная с конца восемнадцатого века), потом запоёт голосом несильным, но выразительным. Заслушаешься!

Тестем Вадима был В.В. Ермилов, знаменитый в своё время могучий партийный критик и литературовед, с которым «недоспорил» Маяковский, пожалевший об этом в своей предсмертной записке. Мы познакомились с ним всё в том же Переделкине, куда Вадим прихватил меня к нему на дачу. Ермилов оказался крошечным человечком. Он стоял на высоком крыльце, измеряя мой рост на глаз, пока мы шли от калитки, а когда мы приблизились, спустился ступеньки на три, чтобы быть со мною ростом наравне, и протянул руку. «Э, – подумал я, – с таким надо держать ухо востро!» Но не пришлось – он удалился в недра дачи, и больше я не видел знаменитого деятеля никогда.

Вадим со своей милой супругой Леной унаследовали эту дачу. В ней их часто навещали молодые и немолодые русские поэты, которых привлекали разносторонняя образованность Вадима, дар убеждать, поразительная память на стихи…

Одно время у него жил М.М. Бахтин, которого Вадим, прочитав его старую работу о Достоевском, извлёк из десятилетий безвестности и положил начало его всемирному признанию. Мне доводилось писать о Бахтине в 70-е годы. Отыскав текст сейчас, я поразился сходству этих двух личностей в моём восприятии. Вот что я писал: