Газета Завтра Газета - Газета Завтра 901 (8 2011)

Как видим, и после того как на смену русскому традиционному крестьянству пришел его наследник — русский советский народ, также живущий общинами, но не крестьянскими, поземельными, а городскими, фабричными, заводскими, институтскими, образ Ленина сохраняет черты народного "космического Христа" и остается центром экзистенциального, духовного мира этого народа. Он вбирает в себя острое чувствование мирового зла, страстное стремление к справедливости, веру в святость, в добро и в благой исход истории, характерные для русских всегда, и в том числе и на том этапе их истории, когда они стали народом урбанистическим "цивильным". Именно поэтому агрессивная антиленинская пропаганда 1990-х годов обернулась тяжелейшим ударом по народной нравственности. Большинство русских советских простых людей, для которых Ленин был вовсе не исторической фигурой с противоречивыми взглядами, не живым, ошибавшимся, грешным человеком, а сверхчеловеческим Спасителем — борцом с мировым злом, очернение образа Ленина восприняло как крушение всего святого и доброго. А поскольку в их мире не осталось ничего доброго и святого, то они и скатились в глубочайший моральный релятивизм, решив, что теперь можно все — и подличать, и красть, и предавать Родину. К сожалению, к такому повороту событий были причастны и некоторые идеологи русской православной церкви, в основном, пришедшие в церковь из среды либеральной диссидентской интеллигенции. Лишенные национальной почвы, не чувствующие под собой страну и народ, они не понимали, что культ Ленина несет в себе остаточные черты христолюбия русского народа и если его просто разрушить до основания, то не останется никаких опор для народной нравственности. Видимо, единственным верным путем, который был возможен в этой ситуации, был путь миссии, образцом которой является проповедь апостола Павла в афинском Ареопаге. Обращаясь к язычникам, он сказал им, что они по-своему благочестивы и что Бога, которого они не знают, они все равно почитают. Если бы советским людям было сказано нечто подобное, то как знать, все могло сложиться иначе и произошло бы обращение русского советского народа с сохранением всего лучшего, что было в его советскости …

После всего сказанного, думаем, взгляд на архитектурное сооружение на Красной площади, содержащее бальзамированное тело В.И. Ульянова-Ленина, не может не измениться. Кажется, теперь должно быть ясно, что Мавзолей — вовсе не памятник реальному Ленину как деятелю российской и международной социал-демократии конца XIX — начала ХХ в.в. (хотя я согласен с Николаем Устряловым, что и этот Ленин — основатель советской государственности, при всей неприемлемости его материалистических взглядов, достоин гражданского почитания — как человек, под чьим руководством была отражена иностранная интервенция, предотвращено превращение России в полуколонию Запада и фактически собрана империя, только под другим названием и другим флагом). Считать, что мавзолей — памятник ему, европейскому социал-демократу Владимиру Ульянову — это значит, не понимать ничего ни в метафизике, ни в политике. Ведь, очевидно, что Мавзолей как символ густо пронизан религиозными, хотя и не вполне христианскими интуициями и энергетикой народного стихийного монархизма. Мавзолей на Красной площади — памятник русской вере в справедливость, в настоящего царя-Христа, а значит, памятник русскому традиционному крестьянству и его правопреемнику русскому советскому народу, в общественном сознании которого европейский социал-демократ превратился в народного святого царя. Это народ наших отцов и дедов, в определенной мере это до сих пор и наш народ. Можно говорить о том, что этот народ в чем-то и ошибался, но вычеркивать его из истории, уничтожая его святыни (независимо от того, верим мы в них или нет), убежден, и вправду кощунственно.

Окончание следует

Писать о критике — всё равно, что готовить для повара. Обычно они сами о ком хочешь напишут. Но о Владимире Бондаренко мне давно хотелось написать. А тут представился и повод — ему исполняется 65 лет.

Ладный, невысокий, тонкокостный, ухватистый стройный, моложавый Бондаренко с узким лицом русского интеллигента, немного похожий на Чехова, только без пенсне, поставил перед собой трудную задачу — объять необъятное, описать весь живой поток современной русской литературы, со всеми ее школами и направлениями. Он спас от забвения множество поэтов и писателей, не ставших модными, прямо литературный МЧС в одном лице. Хотя он прочно стоит в русском национальном патриотическом лагере, он стал мостом над бурными водами расколов, соединяя талантливых писателей и поэтов разных станов.

Да и сам он по стилю жизни, по манерам и поведению мог бы оказаться и в стане либералов. Он родился и вырос в Петрозаводске, а учился в Ленинграде, где сдружился с "западниками", с Бродским, с Горбовским, писал авангардные стихи, "как Крученых", но потом ему стало душно в космополитическом лагере — он не соответствовал его русско-карельской душе. Он рассказал мне в ходе долгой беседы на его уютной подмосковной даче.

Владимир Бондаренко.Водку-то все пили, но я вдруг ощутил — что мне интереснее потолковать с шофером Васей, чем с этими клановыми ребятами. Русский народный национализм только начинался, а в Питере его еще не было. Не то что Питер был более евреизирован — он был более европеизирован. Мои друзья-евреи думают, что еврейская тема самая важная, но для меня она на сто восемьдесят шестом месте. Мы тогда и не задумывались — вот, мол, Елена Шварц еврейка, а Кривулин или Пригов — русские. Это был спор не этнический, но идеологический, между космополитами и почвенниками. А в Москве уже складывалось русское движение, и я его нашёл и нашел в нем свой дом.

Исраэль Шамир. Но ты всё же писал с любовью о таких разных авторах, и о западниках и о националистах-почвенниках.

В.Б.У писателей бывают разные идеи, но творчество — это главное. Мы с Ларисой в Венеции сплавали на остров мертвых, где похоронен Бродский — и прямо напротив его могилы увидели гробницу Эзры Паунда, великого американского поэта, который был близок фашистам, просидел в американской психушке лет десять за свои выступления по радио из Рима в годы войны. Проханов как-то представлял себе, что по ночам Эзра Паунд и Иосиф Бродский выходят из могил и ведут долгие разговоры о поэзии.

И.Ш. К слову о Ларисе, она ведь тоже из либерального стана? Красавицей-актрисой блистала в ультралиберальном "Современнике", жила в Америке…

В.Б.Мы с Ларисой познакомились на небесах. Точнее, в авиарейсе Москва—Красноярск, куда летели на театральный форум. Мы сидели рядом. Потом выяснилось: Лариса заключила пари, что она заведёт со мной роман. У меня уже тогда была кошмарная репутация русского кондового фашиста — хотя я был человеком широких взглядов, принимал и националистов, и либералов, но тогда в московских кругах все было жестко: если ты симпатизируешь русской идее, значит, ты — фашист. И Ларисе — она принадлежала к самой либеральной и прозападной актерской тусовке "Современника" — было интересно соблазнить эдакого строгого целомудренного консерватора. И она ко мне и так и сяк, а я ей говорю: "Вот, мол, книжка, почитай". Так это тянулось до Красноярска, а там уже вспыхнула у нас любовь-страсть, и так возникла наша семья — уже двадцать пять лет вместе.