Газета Завтра Газета - Газета Завтра 902 (9 2011)

Удивительно, но та же эпоха постмодерна породила недавний шедевр мастерских переделок — "Хороший, плохой, долбанутый" южнокорейского производства, представляющий собой уникальный сплав легендарного фильма Серджо Леоне и самобытных национальных акцентов. Режиссёр Ким Чжи Ун доказал, что вестерн чувствует себя вольготно не только на просторах Дикого Запада. Он адекватен духу и форме и в степях Манчжурии, где в геополитическом хаосе начала прошлого века "смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой".

"Железная хватка", наоборот, удивляет тем, что по форме представляет собой традиционнейший американский вестерн. Поначалу можно подумать, что мы вновь сталкиваемся с эклектикой, свойственной современному искусству, — с некой смесью джармушевского "Мертвеца" и юридических романов Джона Гришема, но это не более чем иллюзия.

Фильм начинается с того, что мы узнаём о том, что крепко выпивший бандит Том Чейни (Джош Бролин), до поры до времени маскировавшийся порядочным гражданином, застрелил хорошего человека, почтенного отца семейства Фрэнка Росса. И скрылся в дебрях индейских территорий на его лошади. После похорон Росса его 14-летняя, предприимчивая не по годам, и одержимая жаждой мести дочь Мэтти (Хейли Стайнфелд) обращается к федеральному маршалу Рустеру Когберну (Джефф Бриджесс) с просьбой за сто долларов изловить убийцу и отправить его на виселицу. Когберн славится железной хваткой в вопросах поимки преступников и вдобавок ещё и тем, что точно не помнит, скольких человек он прикончил. Мэтти, юная прихожанка пресвитерианской церкви, убеждает сурового, немолодого, крепко пьющего мужчину отправиться в путь. В игру вступает техасский рейнджер ЛаБеф (Мэтт Деймон), который также идёт по следу Тома Чейни. Странная троица пересекает индейские территории, встречает не менее странных персонажей и вплотную приближается к смыслу фразы из Книги Притч Соломоновых — "Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним", вынесенной в эпиграф.

Мы видим неосвоенную территорию, где еще нет цивилизованного человека, но уже есть Закон в лице нескольких отщепенцев. Но что это за земля? Герои прошли всю индейскую территорию и ни разу не встретили там индейца — юный парубок, получивший пинок под зад, не в счёт. Такое ощущение, что в коэновском пространстве — в неком апокалиптическом НИЧТО, населенном дикими всадниками Безумного Макса (только без мотоциклов) — их никогда и не было. Метафизическая интонация усиливается мрачностью пейзажей — если фильм 1969 года пылал яркими красками индейского лета, то новая версия леденит заснеженными пустошами не хуже культового "Долгого молчания" Серджо Карбуччи. В картине Хэтэуэя ирония шла сплошным лейтмотивом, чтобы под конец, на контрастах, более проникновенно зазвучали драматические нотки. У Коэнов же получилось совсем иное кино. Это — либо попытка рассказать простую классическую историю крайне серьёзным, почти лишённым мизантропических интонаций языком, либо самая грандиозная шутка братьев, над смыслом которой будут еще долго ломать головы их поклонники.

А вариантов множество. Например, можно предположить, что нам показан мир, в котором хтонические божества хаоса в лице Когберна входят в альянс с упёртой протестантской верой маленькой белой девочки Мэтти. И рождается новая Америка. А нынешний губернатор Висконсина Скотт Уокер, да и вся Чайная партия — прямые порождения этого союза. Легко представить, как Мэтти Росс разобралась бы с профсоюзами и демократическими реформами, были бы у неё на это возможность и полномочия. Можно увидеть в этой истории и метафору о восстановлении высшей справедливости — "За все в этом мире надо платить — все имеет свою цену, не считая милости Божьей". И рассказ о выборе, который в определённый момент может легко подмять под себя все амбиции, особенно те, что приправлены уверенностью в собственной непогрешимости.

Но если задуматься всерьёз, все эти смыслы и подтексты — отнюдь не "лёд под ногами майора", а не более чем пыль под копытами мустанга. В любом случае в этом незамысловатом сюжете заключена какая-то магия. Иначе сложно объяснить столь пристальное внимание Американской Киноакадемии к экранизациям романа, пусть даже крайне популярного в стране и входящего в обязательную школьную программу. Но жанровое кино не обязано давать ответы на вопросы. Всё должно быть, как в известной песне: "Ехали, мы ехали с горки на горку… Звезды — наверху, а мы здесь — на пути". И если это происходит — миф продолжает жить.

Вышла в свет новая книга известного православного писателя Владимира Семенко "На обрыве времен. Есть ли будущее у христианской цивилизации?". Она подытоживает многолетние исследования, которые автор посвятил важнейшим проблемам религиозно-социального развития, рассматриваемым им в рамках междисциплинарного и системного подхода. Такой метод позволяет увидеть нашу реальность во всей полноте, не разрывая её на отдельные фрагменты, пласты и уровни, каждый из которых, будучи изучаем сам по себе, в отрыве от других, не дает понимания глубинного смысла происходящего. Осмыслить социально-политическую, культурную и экономическую действительность можно, лишь исходя из духовного взгляда, основываясь на метафизических и богословских положениях, в чём и заключаются цель и пафос книги.

Ключевая идея ее, ярко выраженная в первой части — "Христианство. Цивилизация. Современность", состоит в том, что западное общество, блуждавшее в течение прошлых веков по лабиринтам "свободы выбора", подошло, наконец, к тому рубежу своего существования, который исключает какие-либо новые пути развития в рамках заданной парадигмы. В свое время западное христианство осуществило очень значимый для последующего развития отрыв от аутентичного духовного опыта святых отцов, то есть собственной традиции. Просветительский проект, пришедший на смену выродившемуся западному христианству, к настоящему моменту также полностью исчерпал себя; Запад больше не обладает позитивными духовными творческими силами — впереди тупик. Однако, поскольку забывшее Христа западное общество продолжает упорствовать в утверждении либеральной "свободы выбора", "исторический процесс, — как пишет автор, — как бы запускается в обратном направлении". Классический модерн, порождая самоотрицание, вырождается в постмодерн, который, в силу отсутствия в нём какого-либо созидательного начала, представляет собой лишь царство "превращенных форм", игру, "деконструкцию". Постмодерн — это демонтаж всей классической культуры и истории, обрыв традиции, исключающий непрерывность развития, какую-либо логику и осмысленность движения.