С. Муратов - ТВ-эволюция нетерпимости

Взбудораженная социальными переменами действительность все менее отвечала предуготовленным типовым канонам, а противостояние «ТСН» и «Времени» обретало все более непримиримый характер.

Кульминация наступила 13 января 1991 года.

«Это было трагическое число в истории нашей страны — день, когда в Литве пролилась кровь, — рассказывала впоследствии Татьяна Миткова в интервью выпускнице факультета журналистики МГУ. — Я в тот день должна была вести ночной выпуск новостей. Но в 9 утра услышала по радио, в том числе зарубежному, о штурме десантниками вильнюсской телебашни и поняла, что надо срочно ехать на работу. Приехал Дима Киселев, приехало еще практически полотдела. В 3 часа мы дали спецвыпуск, показали картинку из Вильнюса, съемки шведского ТВ. И решили, что к ночи расскажем подробнее обо всем, о чем нам не удалось рассказать днем.

В 23 часа, когда выпуск уже был готов и сверстан — сюжеты из Вильнюса, Риги, Минска, первая реакция политических лидеров Запада, — нас с Димой вызвал заместитель председателя. Сейчас, — сказал он, — я напишу текст о том, что действительно происходит в Вильнюсе, а все, что вы там подобрали — в корзину. Он сел писать в кабинете у Главного редактора. Мы с Димой наблюдали за этим процессом. Потом прочитали его три или четыре страницы и поняли для себя, что не будем произносить это в кадре. Если эти страницы и прозвучат в эфире, то пусть их читает диктор.

Я спустилась в студию без микрофонной папки, которая оставалась у заместителя председателя. За две минуты до эфира мне, наконец, принесли злополучную папку, в которой из 19 страниц-сообщений 12 были жирно зачеркнуты красным карандашом. В папке оставался мой текст: «Здравствуйте, товарищи», сообщения о событиях в Персидском заливе, только что написанный текст заместителя председателя и несколько репортажей, присланных с местных студий. Все… Это было страшно. Я даже не помню в моей жизни момента, который по драматизму был бы похож на этот. Что-то надо было сделать — дать понять телезрителям, что все произойдет не по нашей вине. Когда пошла уже «шапка», в студию вбежал Дима и подсказал решение. После моего вступления я произнесла: «А сейчас мы представим официальную версию литовских событий, с которой вас познакомит диктор. К сожалению, это вся информация, которая оказалась возможной для ТСН».

И еще одно. За 45 минут до эфира режиссер-документалист Андрей Никишин привез по просьбе ведущей кассету своего фильма «После летаргии». Фильм не пролитовский, не антирусский. О пробуждении национального самосознания. «В заключение мы показали музыкальный фрагмент из фильма — на документальных кадрах Прибалтики 88 года. Мне кажется, этим клипом мы выразили все то, что нам не удалось сказать в самом выпуске новостей».

Но еще больше ведущую потрясло то, что было после эфира. Группа не могла уйти с работы до трех часов ночи, — звонила буквально вся страна. Люди плакали. Звонили прибалты: «Ребята, спасибо большое!». /Впоследствии Митковой за этот поступок вручили в США международный приз за защиту прав журналиста. Вместе с ней такой же приз получали знаменитый Уолтер Кронкайт и китайские журналисты, пострадавшие во время событий на площади Тяньаньмынь/.

Через несколько дней в «ТСН» были назначены новые люди — цензоры. Программе оставалось существовать последние недели. Всего она пробыла в эфире 19 месяцев.

А еще через две недели дебютировала программа «Вести».

Сформированная десятилетиями борьбы с инакомыслием и инакочувствием, самозамкнутая система авторитарного телевидения терпела крах. В состоянии кризиса оказались все пять опор, составлявших несущую конструкцию этой системы. Аппаратная структура, несовместимая с требованиями демократии. Госбюджетная экономика, неспособная субсидировать электронные средства массовой коммуникации. Вещательно-производственная монополия «Останкино», в одном лице совмещавшая всесоюзного транслятора и производителя. Концепция "среднего зрителя", позволявшая решать за аудиторию что ей нравится и не нравится. И, наконец, доктрина изоляционизма в международном эфире.

Противники перемен были первыми, кто обнаружил, что обновленное телевидение, возникшее как продукт перестройки, становится одним из условий самой перестройки. Случалось, что в моменты трансляций по ЦТ критических репортажей региональные начальники, чьи ведомственные интересы были затронуты в анонсированной заранее передаче, отключало электричество в целом районе.

Механизм торможения ощутимо проявил себя в конфликте с "Архангельским мужиком". Испуганный реакцией Архангельского обкома, руководитель «Останкино» поспешил отменить объявленную в программе повторную демонстрацию, что вызвало бурю в прессе. О картине заговорили даже те, кто ее не видел.

Ощущая все более возрастающую опасность, телевизионные чиновники отлучали от эфира строптивых ведущих, удаляли из фильмов наиболее острые сюжеты /иногда вместе с фильмом/, закрывали популярные рубрики. Неподатливым редакторам объявляли выговор. Но подобные акции немедленно предавались огласке в прессе, вызывая бурное возмущение и общественные бойкоты по отношению к очередным останкинским председателям, которые менялись едва ли не ежегодно. «Премию Геббельса — первой программе ЦТ» — такой транспарант пронесли на одной из манифестаций.

Хотя председатели приходили и уходили, номенклатурное телевидение оставалось, доказывая, что не люди определяют эту систему, а сама система подбирает себе людей и уж во всяком случае формирует в них те качества, которые отвечают ее интересам. Так что объяснять нереформируемость главного канала личными особенностями руководителей было все равно, что винить в болезни термометр, показывающий температуру, которая нам не нравится.

Основным препятствием на пути государственного вещания оказалось как раз то, что десятки лет служило его основой — структура аппаратного управления. Понятно, что подобного рода организация не слишком способствовала творческой атмосфере.

«В одном это могучее средство массовой информации осталось неизменным, — свидетельствовал Эльдар Рязанов в открытом письме «Почему в эпоху гласности я ушел с телевидения» /«Огонек», 1988/, - оно зачастую всю свою работу, как и прежде, строит из желания угодить. Причем — увы! — не народу…» [3] Э.Рязанов. Почему в эпоху гласности я ушел с телевидения? // Огонек. — 1988. - № 14. - стр. 26, 27 Решение оставить «Останкино» родилось после того, как в передаче о В. Высоцком без ведома автора был вырезан рассказ о судьбах Гумилева, Есенина, Маяковского, Мандельштама, Цветаевой, Пастернака и Ахматовой. «Я хочу понять, кто дал право людям, занимающим должности, издеваться над нами? Кто вручил им мандат, что они большие патриоты, чем мы?.. У них поразительное чутье на нестандартное, неутвержденное, острое, выходящее из рамок".