Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

К сказанному можно лишь добавить: убивая жену, Позднышев продолжает отстаивать свою идею, оказавшуюся несостоятельной, идею основополагающую для его жизни. Не отдавая себе отчета, инстинктивно, он пытается этой смертью остановить разрушение, крушение того мира, в котором он жил, но это ему, понятно, не удается.

Этот мир рухнул, а с ним, можно сказать, погиб заживо и он, ибо существование, которое он продолжает вести после всего случившегося, назвать жизнью невозможно.

Несомненна близость названных повестей 80-х годов с произведениями 90-х и, прежде всего, с рассказом «Хозяин и работник» (1895).

«Писания Толстого, — по словам Л. Шестова, — всегда являлись, результатом и выражением напряженнейшей, почти безумной борьбы с каким-то страшным и беспощадным врагом… Он мог бы о себе, как Лермонтов, во многом ему столь близкий и родственный, сказать: «Я знал одной лишь думы власть, Одну, но пламенную, страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла».

Эта страсть, эта вечная, неизбывная тоска научила его ставить вопросы там… и тогда, когда все наше существо… убеждено, что никаких вопросов уже ставить нельзя, ибо никаких ответов нет и никогда не будет… Все его… произведения — и не только «Война и мир», но и … «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната» и никем не превзойденный «Хозяин и работник»… родились из этой титанической и отчаянной борьбы с вездесущим противником, которого не только победить, но и увидеть нельзя» [50] 50. Шестов Л. . Ясная Поляна и Астапово // Лев Толстой: pro et contra. — СПб., 2000. — С. 132, 136-137, 141. .

Понятно, что «противник» этот — смерть, о которой Толстой думал непрестанно, хотя и с разной интенсивностью. С этим связан у него постоянный интерес к слову «путешествие», в которое после рождения отправляется человек-странник, гость на этой земле, и которому, рано или поздно, предстоит возвращение к себе домой. «Отчего приятно ехать? — записывает он в дневнике. — Оттого, что это — самая эмблема жизни. Жизнь — едешь».

Сравнивая жизнь с путешествием, Толстой имеет в виду прежде всего то, что каждый новый день и час, каждый новый шаг в жизни человека таит в себе нечто новое, неизвестное, непредсказуемое с точки зрения того, как в дальнейшем станет складываться его судьба и когда время его жизни обернется вечностью. Не случайно возникает у него здесь и образ метели, в которой, как и в жизни, человеку приходится брести, что называется, вслепую, наобум, по наитию, постоянно сбиваясь с дороги, с бесконечными возвращениями на круги своя.

«Когда мы близоруко рассматриваем путь жизни, — писал Толстой, — нам представляются только уклонения от пути, точно так же, как когда мы рассматривали бы следы человека, шедшего в метель по дороге. Он постоянно сбивался, то направо, то налево, и всякий раз, сбившись, выхолил на дорогу. Таково движение вперед человека и человечества» (52, 83-84).

К изображению путешествия, поездки в пору метели Толстой обращался в своем рассказе «Метель» (1856), в «Анне Карениной» (1878), «Хозяине и работнике» (1895). Тема эта, как известно, не новая, и не только в русской литературе, но вспомнить в этой связи следует в первую очередь Пушкина, его «Повести Белкина» и «Капитанскую дочку», которые Толстой перечитывал, — по его словам, — множество раз, не будучи «в силах оторваться, и как будто вновь читал» (62,16).

Символика «метели» поистине неисчерпаема в своем содержании, гранях и оттенках самых разных смыслов. Понятно, что прежде всего она — природное явление, катаклизм, хаос, в котором самым причудливым образом переплетаются и сталкиваются самые разнородные стихии, краски и звуки, когда возникает ощущение, что небо сливается с землей, а хорошо знакомые места обретают вид совсем неизвестных. И первое, что приходит в голову — разгулялась силы злые и разрушительные: «Бесконечны безобразны В мутной месяца игре закружились бесы разны». Но несомненно и то, что есть здесь и силы совсем другой направленности, и хотя их присутствие не столь наглядно, как бесовское, за ними, как за промыслом Божьим, слово решающее в определении будущей жизни и судьбы человека, застигнутого метелью. В повести Пушкина метель сразу показалась Марье Гавриловне «угрозой и печальным предзнаменованием», «ветер дул навстречу, как будто силясь остановить» ее. Откуда ей было знать, что борьба эта велась не против, а за нее и за того суженного, которого конем не объедешь.

Трудно с исчерпывающей полнотой понять и оценить то место и значение, которое имеет метель в «Капитанской дочке» Пушкина, поистине неисчерпаема здесь символика, в которой действительно бездна смыслового пространства. «В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал Ямщик, — беда: буран!»…

Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным» [51] Пушкин А. С. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 5. — М., 1982. — С. 373. .

Именно в эту пору метели, как известно, весьма многое приоткрылось и обозначилось в жизни и судьбе Гринева. Ведь как раз из этого «мрака и вихря» объявился тот человек, через окаянство которого Бог наказал Россию. Да, он дважды спасает Гринева, но и — обрекает на смерть близких ему людей, а знакомство с этим разбойником приводит его в тюрьму. И еще: метель приоткрыла в личности качества как Гринева, так и Пугачева немало самых разных граней характера, которые с большей определенностью проявились у них впоследствии.

И, конечно, особый смысл для человека имеет сон, который снится ему во время метели, тот пророческий подтекст, что просматривается в нем. Гриневу, как помним, привиделось, что на месте его умирающего отца оказался какой-то мужик с бородой, и он, отказавшись принять у него благословение, вздумал убежать и тогда «комната наполнилась мертвыми телами». По словам Пушкина, это был не совсем обычный сон, а, то «особое состояние чувств и души, когда существенность, уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония» [52] Там же – С. 375. .

Примерно в таком же состоянии пребывает и герой рассказа Толстого «Метель».

«Метель становилась сильнее и сильнее, и сверху снег шел сухой и мелкий <���…> я невольно закрывал глаза и задремывал. <���…> Воспоминания и представления с усиленной быстротой сменялись в воображении» (3, 125, 128).

Привиделась ему отнюдь не зимняя, а летняя пора, и он в своей усадьбе, совсем еще молод, вокруг все цветет и благоухает; а на душе у него грусть, «чего-то недостает и чего-то хочется». Чего именно? «Все вокруг меня было так прекрасно, и так сильно действовала на меня эта красота, что мне казалось, я сам хорош, и одно, что мне досадно было, это, что никто не удивлялся мне. <���…> Я пытаюсь уснуть, чтоб утешиться» (3, 129)