Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001)

Она горбатилась, вытаскивала из-под головного платка пучок седых волос, старалась разжалобить людей.

Люди хмурили брови, освобождали ей дорогу, но денег не давали. Попрошайка гневно каркала:

- Идет беда страшная, гееннский огонь разрушит дома, изуродует людей и земли. Примите общую молитву, просите на коленях Бога нашего о помощи.

Ее голос заглушал громкоговоритель на столбе: гремела песня, известная всем наизусть: "Стоим на страже всегда, всегда, а если скажет страна труда - винтовки в руки! В карьер! В упор! Краснознаменная, смелее в бой, смелее в бой!"

Когда громкоговоритель на мгновение замирал, старуха кричала особо громко:

- Близок час суда Божьего...

Я и Вовка Кондаков, мой друг, не спускали глаз со старухи. Кондаку не нравилось, что та крестилась кулаком, в котором сжимала монеты. Решил проверить ее на жадность: бросил на землю пустой кошелек, привязанный за нитку, а сам затаился за будкой "Квас - морс". Попрошайка воровато глянула по сторонам, пригнулась, чтобы сцапать кошелек, но кошелек, к ее удивлению, скакнул вперед. Попрошайка повторно кинулась за ним, но кошелек исчез совсем. И тут старуха смекнула, что ее надули. Разом вцепилась в рыжие волосы Кондака. И кто знает, чем бы кончилась потасовка, если б не парни в косоворотках и сапогах. Двое из них потащили старуху в милицию.

Цыгане вдруг закричали:

- Немцы!

Возникла суматоха. Люди пошвыряли товар на телеги и погнали лошадей к лесу, окружившему город плотным забором с трех сторон. Оттуда их турнули: в лесу был военный завод, там заняли оборону красноармейцы.

Порядок в городе навели только к обеду. На дверях и на окнах дома "Водник" развесили плакаты: "В ответ на наглое нападение фашистских громил просим зачислить нас в ряды Красной Армии для защиты социалистического Отечества: Георгий Иванович Солдатенко - капитан буксирного парохода, Василий Солдатенко - первый штурман самоходного судна, Александр Солдатенко - шкипер баржи".

Солдатенко были потомственными речниками, их знала вся река - от Касимова до Горького. Георгий Иванович и его сыновья выглядели именинниками - в холщовых выглаженных кителях с ярко начищенными пуговицами.

Состоялся шумный митинг, выступали все желающие, красиво говорил Георгий Иванович:

- Дорогие земляки! Вероломный враг напал на нашу любимую Родину, бомбит мирные города и села, построенные нашими мозолистыми руками. Но нас и наше рабоче-крестьянское государство не запугать. Мы развеем миф о непобедимости германо-фашистской группировки, война пройдет за пределами нашей священной земли. Будем бить гитлеровскую шайку и его приспешников на их территории. Поклянемся, что очистим нашу родную землю от кровожадного захватчика, будем гнать и беспощадно уничтожать озверевших варваров до последнего. Русский закон - фашистскую погань вон! Клянемся!

- Клянемся! - ухнула в ответ площадь.

Запели "Интернационал". Люди записывались добровольцами в народное ополчение, в истребительный батальон.

Началось шествие с оркестром по улице. Оркестр гремел без устали: "Стоим на страже всегда, всегда!.." Впереди, со знаменем пароходства, вышагивал Солдатенко-старший, за ним - его сыновья. На реке торжественно, не переставая, гудели пароходы. Забили церковные колокола.

Митинг продолжался до глубокой ночи.

По радио передавали о тяжелых боях на границе.

Вечером жильцы нашего дома вынесли столы во двор, чтобы торжественно проводить на фронт Солдатенко-старшего и его сыновей. Играл патефон.

Мама не пустила меня к столу, объяснила:

- Там взрослый разговор...

Сами проводы Солдатенко-старшего и его сыновей я постыдно проспал. И не мог себе простить этого все последующие годы.

Первый удар

Нашу школу приспособили под госпиталь, и вскоре сюда стали привозить раненых.

Димка, мой друг-приятель, засел у госпиталя в дозор: вдруг отец появится, а его сын не встретит. Он притулился с умным видом у госпиталя и, чтобы его не шуганули, играл в войну: одной рукой водил в воздухе, изображая наш самолет, воинственно жужжал, другой швырял мелкие голыши на стекляшки, рассыпанные на земле. Так он громил фашистских гадов.

Я примостился рядом.

У госпиталя сгрудились женщины. Дядька в белом халате оттаскивал их от дверей, твердил:

- Не положено, гражданочки-матери! Не положено!..

Женщины окружили первый автобус, пришедший от железнодорожного вокзала, второй, третий... Метались в забытьи от машины к машине, заглядывали в окна. Димка, изловчившись, ловко проскочил к дверям автобуса, но толпа отшвырнула его в сторону. От обиды он чуть не заплакал.

Распахнули двери госпиталя. Женщины образовали живой коридор, замерли.

Раненых несли на носилках. Они были завернуты, как куклы, в бинты с ног до головы. Один из них, с грязными пятками, торчавшими из-под бинтов, вдруг улыбнулся и пошевелил кончиками усов. От удивления я опешил: раненый улыбался и топорщил усы именно мне. Меня что-то смутило, что-то в его лице почудилось знакомое.

В тот же день я решил увидеть Усатика еще раз. Просто он не выходил у меня из головы.

Я перелез через забор госпиталя и плюхнулся в крапиву. Большой двор зарос репейником и лебедой. У забора громоздились школьные парты, полыхала бузина, облепленная воробьями. Стоял трезвон, хоть затыкай уши. Появился дядька, который отгонял женщин от госпиталя. Его называли Камбала: он был одноглазым, но видел отменно. Камбала подошел к женщинам, вертевшимся у окон, молча отвел их за ворота. Тетки ругались почем зря. Камбала безмолвствовал. Тетки ворчали, что у него нет креста на шее и Бог возьмет другой глаз. Камбала и тут не раскрыл рта. Он плакал тем глазом, которого у него не было.

...Дома я выпалил с порога:

- Мама, у папы усы есть?

- Опять ты что-то выдумываешь, - холодно ответила она. Мама смотрела куда-то сквозь меня, на стену, где висела фотография отца, затянутого в командирские ремни. Усов у отца не было.

В последние дни мама вела себя странно: на работу не ходила, сидела неподвижно у окна, куталась в папино пальто. Пальто она берегла пуще всего. Не хотела, чтобы папа ходил в шинели, когда приедет на побывку домой: люди, встретив военных на улице, перво-наперво спрашивали про фронт, а потом плакали. С начала войны папа не прислал ни одной весточки. Мама переживала, но внешне крепилась.

Однажды мама долго не спала ночью - сидела на кровати, поперек ее, прислонившись спиной к стене, где был ковер. Когда я просыпался, садился плечо к плечу. Молчали. Каждый думал о своем. Мне вспоминалось одно и то же.

Выбегаю на крутой берег реки и замираю: раздолье до самого горизонта. Там спит солнце, оно просыпается, ворочается, освещает облака. Река еще в тумане, но неугомонные утки уже в заботах - смело плавают среди барж. Натруженно поскрипывают транспортеры, по ним нескончаемым потоком ползут из трюмов барж речной песок, каменный уголь, щебенка. Буксиры недовольно шипят: "Чап-чап! Чап-чап!" Торопят людей в дорогу.