Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001)

Успешно окончил курсы. Получил направление на должность политрука артиллерийской батареи. Часть дислоцировалась в Молдавии. Спросил любимую девушку:

- Ты согласна?

По глазам понял, что согласна. Расписались в загсе и уехали с одним чемоданом на двоих. Несмотря на неустроенный быт, их медовому месяцу, казалось, не будет конца. Любимое дело; Кишинев, утопающий в зелени; вокруг высокие холмы, почти горы, укрытые садами и виноградниками. А какая романтика в непривычных названиях: Баймаклия, Дурлешты, Тараклия, Кайнары, Кагул.

И вдруг безмятежное счастье рухнуло в одну ночь. Фашисты бомбили Кишинев.

Сидорин вскочил с кровати, наскоро побрился (красноармейцы не должны видеть своего политрука в неприглядном виде ни при каких обстоятельствах), оделся.

Прибежал оповеститель:

- Товарищ политрук, приказано прибыть в часть.

- Иду, - а сам подумал: "Что приказывать? Неужели задержусь?"

Поцеловал жену. Бросил взгляд на растущий живот. Как-то она спросила: "Ты хочешь сына или дочь?" - "Все равно, любимая. У нас будет много детей".

Забежать домой больше не довелось. Прислал бойца с запиской: "Уезжай к родственникам в Казань. Береги себя и нашего..." - не дописал, торопился в часть.

Война, словно водоворот, закрутила, завертела, засосала. Потери личного состава и техники. Окружения и прорывы. Боль и страдания. Оставили Молдавию. Вот уже и пол-Украины позади. Порой, отступая, обгоняли беженцев. Стыдно было смотреть им в глаза. Нередко слышали от женщин: "Защитнички. Смажьте салом пятки, чтобы легче было улепетывать..."

Единственным утешением было только то, что подразделение Сидорина ни разу не оставило позиции без приказа.

Однажды батарею окружили. Политрук повел артиллеристов в рукопашную. Сам сцепился с мускулистым немцем. Оба понимали, что, как у гладиаторов, только один может остаться живым. Противники молча тянулись к горлу друг друга. Пущены в ход руки, ноги, головы. Немец впился зубами в нос Сидорина. Василий не чувствовал боли, не видел крови, только дышать стало нечем. Кое-как дотянулся до шеи. Вот артерия, а вот и кадык. Сдавил и оцепенел. Казалось, не будет конца этому объятию непримиримых врагов. Но вот фашист обмяк, пополз вниз. Политрук изловчился, выхватил кинжал и всадил по самую рукоятку в шею над ключицей.

Это был первый немец, убитый непосредственно. От него остался на всю жизнь рубец на носу. А сколько их полегло от пуль и снарядов политрука - не сосчитать.

"Я их не звал на мою землю", - мысленно говорил он в минуты раздумий.

Boeнная судьба привела Сидорина на Северный Кавказ. Часть стала на переформирование, пополнение. Перевели дух. Занялись розыском родных и близких. Перед началом наступления пришло письмо. Любимая и желанная сообщала, что вместе с дочкой ждут его и надеются на скорую встречу. Описала, как на машинах и повозках, опасаясь разродиться, бегом и ползком добиралась до Казани...

Как-то весенним днем (это было уже под Кенигсбергом) после совещания в блиндаже командир полка предложил офицерам покурить на воздухе. Теплая погода, зеленая травка, пение птиц заставили забыть на миг, что война рядом.

- Замполит, распорядись насчет табачку, - сказал командир, обнаружив, что не взял с собой курево.

Сидорин отошел. В это время не то прошуршал, не то глухо просвистел фугас. Инстинктивно прильнул к земле. Еще подумалось: "Вот посмеемся потом, как весь штаб прохлаждался на травке..."

Взрыв был такой силы, что казалось, земля раскололась. Деревца пригнулись, словно былинки. Осыпались комья почвы, булыжники. Развеялся дым. Поднялся Василий, а товарищей нет. Подбежал к тому месту, где оставил их, а там зияет воронка, дымятся клочья обмундирования - и ни одного живого.

Из оцепенения вывел командир разведотделения:

- Товарищ замполит, привели пленных. Прикажете отправить в штаб дивизии?

- Постой. Покажи.

Хотелось увидеть растерянных, кающихся, потерянных воинов вражеской армии. Подошел. Конвоиры построили пленных. Молодые, почти юнцы. Наверное, последний резерв Гитлера. Смотрят вызывающе, надменно.

- Ваше имя, номер части? - обратился к правофланговому. В ответ плевок в лицо. В глазах помутилось. Застучало в висках. В мыслях пронеслось: "Вместо того, чтобы на коленях просить о пощаде за все злодеяния, за гибель моих товарищей, эти сопляки считают себя героями..."

Рука лихорадочно расстегнула кобуру. Металл пистолета не отрезвил. Отступил на шаг и разрядил обойму в живую мишень. Через мгновение трупы фашистов лежали у его ног. Конвоиры опешили. Никогда не видели таким замполита. Считали его мягким и добрым. Подбежал особист с сержантом и рядовым:

- Товарищ подполковник, сдайте оружие. Я должен вас арестовать.

В особом отделе дивизии допрашивали без пристрастия. Никто не напомнил о международной конвенции - "пленных не убивать", о русской традиции - "лежачих не бьют". Обвинение сводилось к тому, что расстрелянные могли быть носителями развединформации.

Приехал начальник политотдела дивизии.

- Ну, что, Аника-воин, нервы сдали? Ладно, попробую вызволить. Солдаты говорят, что, похоже, немцы хотели напасть на тебя, - хитровато улыбнулся.

Держали под арестом недолго. Начальник особого отдела дивизии сказал на прощание:

- Знаем, на передовой с первых дней войны. За спинами других не прятался. Были ранения. Имеются награды. Идите. Надо добивать врага. Но держите себя в руках.

Этот факт, а может, то количество горя и крови, которое довелось увидеть за долгие годы войны, побудили Сидорина сразу же после Победы уйти из армии.

- Хороший ты офицер! - сказал на прощание начальник политотдела дивизии. - Мог бы служить и дальше. Армии такие нужны. Но и восстанавливать страну кому-то нужно. Ты, я помню, учитель. Иди, сей "доброе, мудрое, вечное". Может, это была последняя война. Будь прокляты те, кто их развязывает.

* * *

А вот совсем "свежее" письмо - отклик на наше анонсирование в журнале новой рубрики "Мозаика войны".

"Уважаемая редакция, - пишет житель города Миасса Челябинской области инженер-конструктор Станислав Иванович Ракитин. - Узнал, что вы собираете или уже собрали материалы к 60-летию начала Великой Отечественной войны, и решил поделиться своими воспоминаниями. В них вплетаются ранние рассказы моей матери, когда я был еще ребенком, а кое-что из услышанного от нее подтвердилось и дополнилось моими личными впечатлениями..."

Итак, еще одна "локальная" беда из общей беды, которую "прокричали репродукторы" на рассвете самого длинного в году летнего дня; еще одна крохотная капля в безбрежном океане всенародной трагедии.

Когда началась война, мне было четыре с половиной года. Мы жили по месту последней службы отца, Ракитина Ивана Яковлевича, комиссара полка, - в Западной Белоруссии, в 100 километрах от границы. Из детей я самый старший, сестре было около трех лет, брату - два месяца. Полк располагался в каком-то монастыре близ села Жировицы Слонимского района Барановичской области.