Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №7 (2001)

Вторым участком была котельная. Затем жилье для сотрудников, преимущественно новых, которых тщательно — от кочегара до врача-специалиста — подбирал самолично. Приходили и старые, изгнанные: “Возьми назад, Алексеич, ради Бога! Осознали все, каемся, слово даем!” Некоторым поверил и до сих пор не жалеет об этом. “Я еще тот кадровик, глаз как алмаз!” — говорит Щербаков, и это, хоть звучит с легким оттенком хвастливости, тем не менее, чистая правда.

Раз уж пошло на то — надо рассказать об этой особенности доктора, об этом “оттенке”. Абсолютно все у него в Митино “самое лучшее”, самое-самое! И было бы это похоже на бахвальство, если бы не убеждающая любого скептика уверенность Щербакова в своей правоте. Плох, говорят, тот солдат, который не носит в своем ранце маршальский жезл. Для любого большого дела нужна высокая творческая установка, нужна неколебимая вера в себя. А иначе получится одно только ремесло, обыденщина, кое-как да как-нибудь.

Митинский доктор — максималист; в его лексиконе, рядом с перспективой, еще одно любимое слово — о п е р а ц и я. Каждый рабочий день для него — это цепочка операций, больших и малых; по умению осуществлять их оценивается человек и его мастерство. “ П р о в а л и л о п е р а ц и ю ” — самый суровый упрек в его устах, даже если идет речь, допустим, об ошибках в сервировке стола. Мелочей нет, из них складывается мозаика жизни, они портят отдых — и потому нельзя ни на минуту никому давать послабления за “мелочи” и огрехи. “Провал операции” тогда неминуем, как и потери, и прежде всего такая страшная и недопустимая, как подрыв авторитета здравницы.

Но превыше всего — перспектива! Делом жизни Андрея Алексеевича, смыслом всей “философии бытия” этого неудержимого человека стало сооружение на территории усадьбы Львовых нового санаторного корпуса-“небоскреба”: целых восемь этажей!

Он убедил себя, а потом, через много лет, сумел убедить в своей правоте всех сомневающихся из числа друзей, и даже угрюмых недоброжелателей. Новый корпус-мечта должен был, по мысли Щербакова, вдохнуть новые силы и смысл в раскинутую вокруг, обветшалую от времени и дурного хозяйствования красоту. Заповедная культурная зона — что ее ожидает, пока на ней “сидит” крохотный сельский дом отдыха, хоть и называемый официально красивым словом “санаторий”? Горе одно, а не здравница. В спальном корпусе главная роскошь — рукомойник в палате, остальные “удобства” — в конце коридора.

Ну, а памятники прошлого? Копеечные “слезы” из бюджета на их поддержание в состоянии многолетней “консервации”; не более чем по двести отдыхающих в смену из тверских сел и деревень опять же за копеечные путевки... И так — из года в год. Тоска! А музея в здешних местах не предвидится: Пушкин бывал в этих краях у друзей-соседей, но в Митино не заглянул... (Сам-то Щербаков никогда не сомневался: конечно, был он здесь! Как можно было гостить рядом, в Торжке и Грузинах, и не навестить Митино?)

Бедность российская, как известно, от нашего немереного богатства. Побывал я в разных странах Европы, и что всюду бросается в глаза? Уважение к прошлому, стремление увековечить даже малюсенькие, но памятные события. Ну, а заодно и подзаработать. Допустим, остановился когда-то в австрийском городке пивка попить какой-нибудь ничтожный курфюрстишко — и на тебе: мемориальный объект, памятный знак, толпы туристов... А тут — п и р а -м и д а ; тут львовские уникальные здания, дивное архитектурное кольцо, созданное учеником и другом знаменитых Камерона и Кваренги. Правда, все осыпалось, обрушилось, потрескалось, в землю вросло — так ведь нужен импульс, нужна “операция”, чтобы все возродить и оживить! Соль в том, чтобы построить Дом. На 500 санаторных мест. По последнему слову науки, техники и медицины!

Всю эту разорванную цепь времен и взялся соединить, скрепить Андрей Алексеевич Щербаков. Не счесть препятствий, что пришлось одолеть ему на пути к своей мечте. Все как будто сговорились помешать ему. Сперва “возникли” товарищи из общества охраны памятников: не допустим “новодел” на заповедной земле! Он исказит исторический ландшафт и т. п. Владели они, чернильные души, искусством демагогии. Мы, дескать, бдим и охраняем, а там хоть трава не расти! Но как раз трава-то и росла. Трава забвенья...

Да не на того напали! Щербаков в “москвич” — и в Москву, в Минкультуры, к Мелентьеву, молодому тогда министру. Неужели не поймет государственный человек, что у памятника-усадьбы нет будущего, если не будет вокруг кипеть, бурлить новая жизнь?! Терпеливо ждал приема, забавлял рассказами о сказочном своем Митино бдительную секретаршу. Потом почти полтора часа убеждал министра — и убедил! Нехотя, со скрипом, но и “охранники” из ВООПиКа тоже поставили на документах разрешающую визу.

Но то были московские “цветочки”, а рядом, в Торжке и Калинине, уже зрели местные горькие “ягодки”. Начались “земельные войны”, испокон веков на Руси самые лютые. Щербакову по генплану надо было строить жилой квартал пятиэтажек для сотрудников будущего санатория-великана. А землеотвод не разрешают: тут тебе сельхозугодья областной больницы (долго портили ему кровь коллеги!), тут — базы отдыха двух торжокских индустриальных гигантов: завода лакокрасок, тогда крупнейшего в Европе, и вагонозавода. Куда Щербакову супротив таких китов! Слишком разные весовые категории...

Ан нет, наша взяла, отвоевал Алексеич землю! Челноком летал на своем неизменном “москвиче” между Митино и Торжком, убеждал, увещевал начальников разных рангов. В гости к себе приглашал — подышать, попариться, под дубом вековым водочки отведать...

Взяток, конечно, не давал (другие времена были!), но угощал щедро и радушно. У него и тут свой “секрет”: “Я сам все заготовляю — сало, грибы, огурчики, капустку солю; моя бульба лучшая в области — хотите расскажу, почему?” И высокие (или полувысокие) гости, уже слегка разнежась, похрустывая рыжиками необыкновенной вкусности, слушали, когда и как Щербаков сажает и убирает картошку — “не как все”.

Тут я должен снова сделать отступление. Однажды мне пришлось жестоко поплатиться за недоверие к щербаковским, как я их называл, “преувеличениям”. Дело было глубокой осенью. Сидим мы за столом, грибочками закусываем, мирно беседуем. “Хороши рыжички, Андрей Алексеевич. У нас в Подмосковье таких уже не найдешь — царские грибы!” — сказал я. В ответ услышал неожиданное: “Да я и сейчас могу их насобирать целую корзину!”

Я оторопел: уже заморозки подошли, и жухлая трава по утрам хрустела под ногами, как мелкое битое стекло. “Будет заливать-то, — попытался я урезонить хозяина, — еще никому не удавалось изменить или отменить законы природы”.