Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2002)

Он не боялся обнажать самые, казалось бы, несвоевременные для огласки проблемы, обставленные мелкотравчатой фигурой умолчания; в частности, смело поддержал меня в идее составления книги стихов о России, просвеченной через еврейскую судьбу. Книга включала бесчисленное число оттенков — от любви до ненависти — и предполагала в будущем развитие русско-еврейского диалога, столь необходимого для понимания картины мира, меняющегося буквально на наших глазах. Требовалось всестороннее осмысление проблемы. И тогда Кожинов предложил расширить полемику. К разговору были приглашены — израильский культуролог Михаил Агурский и наш известный литературовед Лев Аннинский, которые с интересом восприняли эти стихи.

К величайшему сожалению, Михаил Агурский не успел написать статьи — умер в Москве в разгар августовского переворота в 1991 году. Но книга все-таки вышла.

То, что происходило с миром, с Россией, с душами людскими в годы так называемой перестройки, страшно тревожило Вадима Валериановича. Он отзывался на это многими статьями и интервью, редкими — что более чем понятно — выступлениями по радио и телевидению и, конечно, своими блистательными книгами. Они стоят у меня на одной специально отведенной полке, им подаренные, подписанные его рукою. На книге “История Руси и русского Слова” дорогая надпись: “Михаилу Грозовскому. К 20-летию нашего высоко ценимого мною диалога”.

Сегодня его нет, и в жизни литстудии образовалась пауза, своего рода мертвая зыбь... Как-то, разбирая бумаги, я наткнулся на присланную им ко дню моего рождения телеграмму четырехлетней давности: “Три дня пью ваше здоровье. Вадим Кожинов”. Он любил пошутить, сбить пафос ложной значительности. Я почувствовал, что улыбаюсь — душа отказывалась верить в очевидное. За окном кричали прохожие, звенели трамваи, по телевидению шла передача о каких-то бандитах, которая то и дело перебивалась бойкой рекламою “от тети Аси”. До Вадима ли им? До книг ли?

Но я не удивлялся. Как и все настоящее, трагически великое, Россия свою потерю переживала тайно, словно защищалась, оберегая сокровенную боль от холодных ослепляющих лучей нынешней вездесущей пошлости.

Виктор КОЖЕМЯКО

Его слово в “правде” и “советской россии”.

а также в моей жизни

Уход Вадима Кожинова стал самой большой потерей для меня за последние годы. Когда мне сказали, что он умер, возникло такое чувство, будто в жизни образуется провал. Какая-то невосполнимая и неодолимая пустота.

Это может показаться чрезмерным, но пишу о том, что чувствовал. А дальше попробую объяснить — почему.

Я был его младшим современником (он с тридцатого года, я — с тридцать пятого), так что мое восприятие Вадима Кожинова — это именно восприятие несколько более молодого современника, пережившего многое из истории нашей страны в одни годы с ним, о многом из того, о чем он напишет, тоже задумывавшегося, но лишь с его помощью сумевшего нечто важное постичь. В этом смысле таких, как я, конечно, немало. И, думаю, по этой-то причине в первую очередь история моего знакомства с ним может представлять некоторый интерес.

Есть тут и еще одна сторона. Для меня это было не просто знакомство, но и сотрудничество. Я был не только его читателем, а с некоторых пор даже как бы соавтором. Ну, если скромнее и точнее — собеседником “по службе”, представляя как журналист “Правду” и, позднее, “Советскую Россию”. Да, беседы по службе сразу же стали насущно необходимы мне и по душе. А “Правда” в пору, когда начиналось это сотрудничество, была, что называется, главной газетой страны, потом она превратилась в оппозиционную газету, и вот вспомнить, как в разное время складывались с нею его отношения, по-моему, тоже небезынтересно.

Пусть предлагаемые фрагменты станут началом моих о нем воспоминаний, которые со временем надеюсь завершить.

* * *

В “Правде” тематически моя основная работа долго шла совсем в ином русле, нежели его. Собкор по Дальнему Востоку с постоянным пребыванием во Владивостоке, затем — в редакции, отделе партийной жизни. Так уж сложилось. Все, относящееся к литературе и шире — к культуре в целом, что было исконной моей любовью и притягивало всегда, оставалось в рамках любви платонической, почти не соприкасаясь с повседневными профессиональными занятиями. Я лишь мог, скажем, на редакционной “летучке” выступить и сказать что-то в адрес нашего отдела литературы и искусства, раскритиковать какие-то из его выступлений или, наоборот, поддержать.

Конечно, было досадно и обидно, что в “Правде” нет Вадима Кожинова, Михаила Лобанова, Петра Палиевского, Станислава Куняева — ряд этот можно продолжать. Либо если кто-то из них и появлялся, то эпизодически. Я даже до сих пор не знаю точно, напечатался ли здесь Вадим Валерианович хоть раз и хоть с маленькой заметкой в те годы. Сам он, во всяком случае, неоднократно мне говорил, что это я его напечатал в “Правде” впервые.

Да не так-то просто. По той самой пословице: “Не было бы счастья, да несчастье помогло”.

Несчастье пришло в личине горбачевской “перестройки”.

Начиналось, если помните, с “плюрализма”. Горбачев, собирая у себя писателей, приглашал разных — от Белова и Распутина до Бакланова и Гранина. Вроде бы всем равно давалась возможность высказаться. Поначалу казалось, что это распространяется и на “Правду”. Однако уже довольно скоро я стал понимать: только казалось.

Поводы, чтобы понять, появлялись один за другим. Например, печатается небольшое письмо трех очень уважаемых писателей — Василия Белова, Юрия Бондарева и Валентина Распутина. Высказывается в нем тревога и озабоченность тем, что происходит в так называемой массовой молодежной культуре. Есть основания? Еще бы! Многие об этом с тревогой думают и говорят. А реакция “сверху”, из ЦК, лично от Яковлева Александра Николаевича?

— Печатаете вредные, антиперестроечные материалы!

Эту руководящую фразу наш главный редактор Афанасьев то и дело передает нам на заседаниях редколлегии в связи с различными публикациями. Иногда сконфуженно, иногда с недоумением, потом, все чаще, — с раздражением.

Такие же оттенки присутствуют в его голосе и тогда, когда он сообщает мне о яковлевских претензиях к тому, как мы ведем тему партийной жизни. Дескать, партия медленно перестраивается, а вы плохо перестройке ее способствуете. Когда главный редактор говорит мне об этом с глазу на глаз, явственно чувствую, что он сам очень хочет и никак не может понять, в чем же конкретно состоят эти “медленно” и “плохо”.