Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2002)

Сколько хочешь плачь и сетуй,

Ни звезды нет, ни огня!

Не дождешься до рассвета,

Не увидишь больше дня!

В этом мраке, в этой теми

Страшно выглянуть за дверь:

Там ворочается время,

Как в глухой берлоге зверь!

Подобные же чувства и думы вполне мог бы высказать юный вогул-гусляр Ваза в своих тернистых скитаниях. Но их высказал “последний Лель” русской словесности...

Подумать только: не встреться он с арестом, застенками и чекистской пулей — им мог бы быть переведен и “Манас”, он уже начал работу над киргизским эпосом. И дошедшие до нас фрагменты клычковского переложения свидетельствуют: будь та работа доведена до финала, русским читателям не пришлось бы верить “на слово” до сих пор жителям и литераторам-акынам земли Ала-Тоо, которые с детских лет твердо знают, как волшебно-гениален их главный национальный сказ... Но не дождался “Манас” Клычкова, как не дождались своих истинных перелагателей на русский язык многие другие эпосы и своды фольклорно-сказовых преданий, созданные народами России и мира. Для того чтобы стать таким перелагателем, надо быть сказителем самому. Надо вдохновенно любить Слово...

И вот — “пришел черед желанный”, издан этот, быть может, самый потрясающий по своей художественной силе из всего моря переводов поэзии на русский язык в минувшем веке труд Сергея Антоновича Клычкова. Теперь, верится, ему предстоит новая жизнь в новых поколениях читателей России.

“Мы найдем живую воду...”

Геннадий МИХАЙЛОВ

“НЕПЕЧАТНОЕ СЛОВО”: СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ОНО СЕГОДНЯ В РОССИИ?

(по материалам публикаций 90-х годов)

На вопрос, поставленный в заглавии этой статьи, можно ответить, не сомневаясь: увы, такого слова нет, сегодня “все дозволено” — можно писать что угодно, бумага все стерпит. Грубо-непристойные слова, нецензурная брань, матерщина получили ученое название “ненормативная лексика”. Растет недоверие к литературной речи, появляется иллюзия, что только матом можно сказать правду. А между тем явление это органически чуждо и губительно для русской литературной традиции. Один из насущных вопросов сегодня: как модернизировать культуру, не разрушив ее традиционных ценностей?

Исторически психотип русского человека сложился так, что печатное слово для него всегда было уважаемо и ценилось выше устного (сложилась и поговорка: “лучше печатного не скажешь”, отсюда и выражение “непечатное слово”, то есть презренное, недостойное быть напечатанным). Сказались здесь, наверно, наряду с извечной тягой русского мужика к грамоте, и влияние православного книгопечатания, и существовавшая, особенно в последние столетия, цензура в печати, моральная и идеологическая, с непомерным гнетом последней в советский период. Впрочем, какие бы ни были на то исторические причины, но уважение русского человека к печатному слову само по себе похвально. (За последнее десятилетие “беспредельной” свободы печати это уважение сильно поубавилось, если не исчезло вовсе.)

Прямое отношение к традиции печатного слова в русской культуре имеет так называемая “неприличная” лексика. Наш известный языковед О. Н. Трубачев писал: “Неприличность” — понятие общечеловеческое, но только его объем и понятийное поле различны в разных культурах и языках. Возможно, мы, русские, лучше чувствуем чрезвычайную “выразительность” таких слов, которые знаменуют, так сказать, антикультуру и особенно строго изгоняются из литературного языка и культурной жизни в эпоху массовой книжной продукции”. На Западе соответствующие слова воспринимаются как обозначения, в русском же языке они больше ассоциируются с ругательствами (причем наиболее гнусное то, которое оскорбляет священное слово “мать”). Поэтому совершенно недопустимо копировать западную традицию, где нормы языка иные. Двуязычный мастер слова Владимир Набоков говорил, что о сексе лучше писать по-английски, ибо в этой области есть известная непереводимость на русский язык.

Действительно, почти во всех англоязычных толковых словарях значатся грубо-непристойные слова, связанные с сексуальной сферой. У нас же наиболее полный словарь народного языка В. И. Даля не содержит матерных слов, а сам Даль определяет мат как “похабство, мерзкая брань”. (Как известно, после смерти Даля его словарь, дополненный матерными словами, — работа других авторов — в России все-таки был издан, несмотря на протесты общественности. Ныне издательство “Цитадель” повторило в репринте это издание, где по-прежнему на обложке кощунственно значится один автор — Даль.) Умолчание физической стороны любви, по-тютчевски таинственно безмолвной, как сама природа, — один из характернейших приемов русской литературы. Не случайно в таком богатейшем языке, как русский, практически не существует слов (за исключением медицинских терминов и непристойностей) для обозначения сексуальных органов, эмоций и действий. Отсюда и совершенно уродливое соединение несочетаемых слов “заниматься любовью”. Один из мудрецов высказал примечательную мысль: детородные органы Творец дал человеку, чтобы будоражить совесть и испытывать душу человека — соединит ли он их с любовью и стыдливостью или с жестокостью и цинизмом. Действительно, нигде добро и зло не соседствуют так опасно, как в плотском влечении. На крыльях любви энергия пола возносит человека на божественные высоты духа, и она же, лишенная любви, в угаре похоти и цинизма низвергает человека ниже животного, в бездну порока. Цинизм матерных выражений в русском языке несовместим с любовью. И в этом “пробный камень” искренности чувства любви у русского человека. Вместо сквернословия — недомолвки и метафоры, дающие простор для воображения, ощущение тайны и таинства — таково свойство таланта русского писателя, его внутренней культуры.

Но вот с начала 90-х годов эта важнейшая и благороднейшая традиция русской литературы стала подвергаться сомнению. Начало этому положил, как ни странно, солидный журнал “Литературное обозрение”. Один из номеров журнала был целиком посвящен выискиванию эротических опусов и непристойностей у русских писателей. Впервые опубликованы похабные стихи Баркова, “разоблачены” интимные письма Чехова, дотошно исследованы “намеки” на мат у Достоевского, опубликована якобы пушкинская поэма “Тень Баркова”.

Поскольку ряд издательств для оправдания легализации печатного сквернословия ныне прибегает к авторитету А. С. Пушкина, приписывая ему поэму “Тень Баркова”, следует хотя бы кратко ознакомить читателей с доводами против авторства Пушкина. Во-первых, сам поэт в лицейской поэме “Монах”, хотя и довольно фривольной, выразил свое отношение к Баркову так: