Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2002)

31.10.45 г. Я был сегодня весел. Смеялся, шутил, не часто такое веселье бывает. Занятия кончились. Комитет собрался. На повестке “Прием в члены и пр.” сказал Костюк. Зачитал мою анкету, заявление, я рассказал в 15 словах автобиографию. Посыпались вопросы. Что я сделал?! Я молчал! Я молчал, смотря в окно. Как я еще молод, какой еще птенец! Не могу отстаивать свою правоту. Я знаю устав комсомола. Меня его спрашивают. Я прищурил глаза, какой-то комок подкатил к горлу. Все сидят нахмуренные, серьезные. Я их знаю каждого как свои пять пальцев и думаю — “нет из вас ни одного комсомольца!” Комсомолец знает устав и точно его выполняет. Не знает устава из них 50 процентов, а не выполняют его все. Мне ли не знать обязанности комсомольца?! Я об этом думал много. Когда задают вопрос об обязанностях комсомольца — я молчу. Потом краснею, прошу заявление, анкету, выхожу из кабинета и рву их. Позор! Настроение ужасное. Я дрожу. Сел играть с чемпионом техникума — Найденовым. И фактически обыграл — десница Божия помогла... На улице — грязь, лужи. Видели бы меня, когда я шел не разбирая дороги, разбрызгивая воду и сквозь зубы бормотал Устав ВЛКСМ. Шаг был парадный, взгляд орлиный, брюки и пальто в грязи. Сейчас смеюсь. Не часто бывает так. Пришел домой в 12.30. Мама открыла и сразу почувствовала что-то. “Деньги брал с собой? Карточки потерял? Двойку получил? Опять мат поставили?” — посыпались вопросы. Долго уснуть не мог. Почему нет друга — простого и хорошего?(...)

7.11.45 г. Как остаешься один, мыслишки лезут в голову и начинается эта самая хандра. Пушкин сказал: “Причина скуки — размышленье”. Эту истину на себе испытываю и я. Друзей нет. Нет друзей. Что такое: или я слишком разборчив, или их вообще не может быть? Плохо без друга, без хорошего, понимающего. Без друга плохо. Пока нет возможности иметь друга. Я — беден. Все вокруг в этом отношении лучше меня. Порой я сам себя уверяю в своей значительности и на самом деле значительнее многих. Этого сказать никому не смогу, а только сам с собой.

Теория (забыл чья), Лябурдоннэ что ли. Количество материи в природе невоображаемо огромно. Материя не возникает и не исчезает. Поэтому количество ее имеет какие-то границы. Человек, камень, дерево, Земля, Солнечная система есть воплощение материи, плод ее комбинаций. Через б е с- к о н е ч н о е количество времени возможна такая комбинация, когда Я явлюсь еще раз. Я буду вторым воплощением материи. Не верится, но хочется верить, если принять понятье о бесконечности.

Какая тоска, просто жуть. Сегодня бы выпил, что называется, но водки негде достать. К тому же кончился табак. Сейчас бы табачком глушил всю мелочь, всю дрянцу души...

10.11.45 г. (...) Мечта моя — стать писателем. Это ужасно трудно, это почти недосягаемо для меня, провинциального парнишки из захолустного сибирского городка. Я верю, что писать смогу, надо большое хотенье и учиться, учиться. Как было бы хорошо, если бы не было войны. Сейчас я бы уже учился на первом курсе университета...

12.11.45 г. ...Я шишковал. Я был измучен, голоден, живот и руки были в царапинах, пот щипал тело. Я шишковал с пожилым уже кержаком. Он — уроженец здешних мест, типичный деревенский парень, даже больше. С него бы писать портрет первого сына в крестьянской семье. Тело его имеет какое-то странное положение: ноги полусогнуты, корпус в пояснице согнут, руки опущены и висят, точно плети, болтаясь. Длинная шея вытянута, и одна голова (не шея) занимает вертикальное положение. Не в обиду человеку скажу, что этим он имел поразительное сходство с обезьяной, стоящей на земле. Еще добавить сюда характерный кержацкий акцент и чисто крестьянскую, грановскую хитрецу. Пошел дождь. Я стал тереть сбитые шишки — мой спутник лег спать здесь же под кедрой. Истерев все, я не заметил, как погрузился в размышления. Какой-то осадок остался, когда мы пошли опять лазать. Я полез на старого, комлястого лесного великана. Сбив все, я стал слазить (надо заметить, что слезать труднее, чем влезать). Вдруг коготь сорвался, и я попал в положение, которое привыкли называть критическим и “на волосок от...”. Рука очутилась на переломе. Раздумывать было нельзя. Почти инстинктивными движениями я освободил руку и прочно укрепился на сучке. До земли — метров 25. Видны макушки елей, стоящих рядом с кедром. Я — дрожал. Какая-то непереборимая дрожь сотрясала меня. “Сквозь ноги в навьи смотрю”, — подумал я и в голове заворочалось: — сучок ломается и... я лечу. Лечу или молча, окаменев, или крича высоким, жутким голосом (голосом, которым кричал монтер — его било электричеством). Лечу бесконечно долго — неизмеримо дольше, чем 17,5 лет. Надежды, планы, мечты, смысл человека, все, все, все должно кончиться. Потом взрыв. Красное, огненное добела сияние... а потом тихо, очень тихо. И пустота, почему-то обязательно черная. Я мертв. Я — тот, который так хочет жить, который еще не жил, чуть было не отпустил руки, судорожно сжимавшие корявый ствол дерева. Я опомнился. Дрожь прошла, щеки горели. Это значило, что мозг работал, что я не струсил. Голова не кружилась. Добро! Я буду жить. Обдумав потом мое положение на сучке, понял, как я был близок к той черной, бесконечной и холодной пустоте...

13.11.45 г. Исполнилось уже более 4-х лет, как я веду дневник. Одна из первых записей была 22 июня 1941 года, т.е. в первый день войны. Записывать в дневник — уже привычка, иногда только подолгу не пишешь по разным причинам. Милый друг! Как часто я приходил и одному тебе свои мысли передавал. Записав накипевшее на сердце, чувствуешь какое-то облегчение. Не знаю, какими побуждениями руководствуются другие, пишущие дневник. Дневник — моя правда. Писать неправду — лгать самому себе. Прочитав дневники своего погибшего друга Петьки, нахожу, что он писал не очень хорошо, даже плохо. Регулярно, каждый день перечисляются мелочи и мелочи. Кто его знает, почему он мысли не записывал. Иногда я, прочитывая старое, любуюсь фразой, построенной пусть не вполне правильно, но сносно. Иногда же опасаюсь стать фразером и требую от себя больше простоты. И есть у меня одна мечта...

Эту мечту я затаил очень давно, когда еще только узнавал необходимое, когда первый раз брал в зубы папиросу, когда просиживал ночи над Верном, Лондоном, Купером, Дюма и проч., и проч. Эту мечту я даже себе с затруднением могу передать, т.е. записать в дневник. Моя мечта — стать писателем! Не знаю, что будет дальше, но сейчас я только и представляю себя им в 60 лет с томиками и фамилией поперек переплета...

14.11.45 г. ...Вчера вечером, очень поздно слушал по радио стихотвор(ения) Есенина*. Чтец — замечательный. Я — приподнялся с постели и, вытянув шею, слушал. Какая прелесть! Скоро будет вечер вопросов и ответов. Задам же я задачек нашим профессорам!

Уже рву 45 кг правой рукой и с двухпудовкой встаю.