Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)

Калуга птиц любит. Так уж здесь повелось: одним из важнейших калужских товаров некогда было конопляное семя, корм певчих птиц, а калужские знаменитые канарейки завозились торговцами аж к “стенам недвижного Китая”.

А голуби? Загляните выходным днем на рынок, к тем, нижним его рядам, где возле будки “Прием стеклотары” собираются голубятники. Вы увидите и дутышей, и голубей мохоногих, и турманов: этих плечистых, с небольшими головками птиц, которых в холодные дни хозяева держат за пазухой. Посмотришь, а телогрейка какого-нибудь похмельного мрачноватого мужика шевелится, будто пульсирует на груди, — словно там беспокоится вовсе не птица, а бьется его, голубятника, сердце. И вдруг, в завершение спора, хозяин рванет на груди телогрейку, выхватит белую птицу, швырнет ее в небо — и, замерев, боясь сей же миг умереть, зачарованно будет следить, как сердце его — белый турман! — заполошно бьет крыльями по синеве...

А над восточной окраиной, бывает, увидишь не птиц, а парашютистов. Услышишь урчание мотора, поднимешь глаза: в небе над Грабцевом кружит крест самолета, и черные крошки время от времени падают из него. Словно белый дымок вдруг взметнется над черною точкой — и выгнется яркой дугой парашют!

Да, калужское небо — домашнее, свойское небо. В нем так много уюта, тепла, что оно составляет как будто жилой верхний ярус Калуги. И, наверное, там, в этом ласковом небе, хорошо летать ангелам — тем, кому предназначено охранять и спасать калужан...

Вода, “аква”, стихия, вошедшая даже в калужский, Екатериной дарованный, герб — серебряной лентой по зеленому фону.

У воды и Калуги взаимная, можно сказать, любовь. Конечно, мы не Венеция и не Санкт-Петербург, и вода не довлеет над жизнью Калуги; но посмотрите, как наша красавица вставлена словно в оправу из рек — как изящно Ока, и Киевка, и Яченка обрамляют ее.

А если взглянуть чуть пошире, то видно, что город находится как бы в узле замечательных водных путей. Вот Ока изгибает петлей свое светлое тело; вот Угра, “богородичный пояс”, вливается с северо-запада; а вот, чуть южнее, и быстрая Жиздра несет отражения Оптиной пустыни.

Не забудем и о каменистой Калужке, на которой, в сельце Тиньково, была явлена икона Калужской Богородицы. На этой реке ежегодно проходят известные всей России весенние гонки байдарочников. В начале апреля Калужка мутна и строптива — на перекатах кипит и беснуется глинистый бурный поток, — но в пене и брызгах бесстрашно летят корпуса стройных лодок! Пятна оранжевых спасжилетов мелькают средь голых апрельских кустов и ноздреватых последних сугробов. Кажется, водники, словно яркие птицы, приносят весну, разбивают и льдины, и сонную одурь природы перьями мокрых сверкающих весел.

Калуга без рек — не Калуга. И облик ее, и характер — все омыто текущей водою, все сглажено и смягчено величавым движением Оки. Согласитесь: Калуга на редкость спокойна, неспешна — и это в нынешние нервические времена! — может быть, оттого, что даже и редкого взгляда на реку горожанам достаточно, чтоб успокоиться и, хотя бы отчасти, уподобиться вечной реке.

Но не только снаружи вода окружает Калугу — стихия воды наполняет ее, так сказать, изнутри. Скажем, Калуге очень к лицу чаепития: мало какой еще из городов своим складом, характером, строем размеренной жизни так соответствует чайному неторопливому ритуалу. И до чего ж хорошо выпить чаю в Калуге: вернувшись с лыжной пробежки по бору или иззябнув во время ноябрьской прогулки по Подзавалью или по переулкам Берендяковки. Сидишь себе, цедишь горячую терпкую влагу и вспоминаешь домишки, кусты и заборы, мимо которых сегодня шагал, вспоминаешь картины окраинной милой Калуги...

Помянувши об огненном чае, мы коснулись и третьей стихии: огня.

Тут вы, верно, скажете: это уж автор хватил! В старой Калуге нет домен и труб, изрыгающих пламя, да и вулканами вроде бы мы небогаты — духам огня вряд ли близко знаком этот смирный, мещанско-купеческий город.

Да, конечно; но есть в нашем городе целый особенный мир, в котором огонь исполняет главную роль. Речь, конечно же, об удивительных банях Калуги.

По-настоящему это тема отдельного длинного разговора. История бань, их устройство, манеры поддачи пара и нравы публики в разных банях Калуги — все это до бесконечности интересно. Но сейчас я отмечу важнейшее: то, что парильная печь, раскаленная каменка есть обиталище прирученного и сроднившегося с человеком огня. Здесь огонь не убийца, не враг, не чужое нам, людям, начало; напротив, энергия пламени здесь как бы дарится людям, переносится из равнодушного космоса внутрь наших тел, наших душ. Парная, можно сказать, это тот Прометей, при посредстве которого слабые смертные люди оказались причастны стихии огня.

А уж наши калужские бани столь уникальны, столь совершенны и древни укладом своим, “философией” банного дела, что можно, почти не лукавя, объявить Калугу и огненным, в том числе, городом.

Есть у нас, калужан, еще один “огненный” козырь. Это наша калужская водка — по убеждению многих, лучшая водка в России. Здешняя “огненная вода” столь чиста, благородна, что, если б не предосудительность темы, я бы спел дифирамбы калужской “Ржаной” иль “Престижной”.

Осталась четвертая из стихий: мать-земля.

Во многих в асфальт и бетон замурованных городах нет того ощущения, что город стоит на земле, что он ею крепок и жив. Калугу, напротив, воспринимаешь всегда как частицу Калужской земли, как ее продолжение и порожденье.

В нашем городе много оврагов и парков, зеленых дворов и садов — мест, где земля открывается нам и беседует с нами. Как хорош, например, городской старый парк, чьи деревья застали еще авантюристку Марину Мнишек и бунтаря Ивана Болотникова. Именно здесь дух старинной губернской Калуги сохранен достоверней всего. Когда же, случается, заиграет духовой оркестр и волны торжественных звуков поплывут вниз к Оке — кажется, что века, пролетевшие над Калугой и над Россией, ничуть не затронули ее суть, ее душу: ту, что живет в величавых и нежных, томительных звуках “Прощанья славянки”...

Зов земли никогда не стихает в Калуге. Ему подчиняются тысячи горожан, которые в выходные дни осаждают пригородныe автобусы и электрички. Их ждут дачи, ждут политые потом суглинки и супеси, на которых люди стремятся-таки создать некий прообраз, подобие будущих райских садов. “За этот ад, за этот бред Пошли мне сад на старость лет...” — писала Марина Цветaeвa, вспоминая тарусско-калужскую землю.

Говоря о земле как о первостихии Калуги, мы не можем забыть о кладбищах. Дерзновеннейший русский мыслитель Николай Федоров, живший, кстати, неподалеку, в Боровске, вообще считал, что некрополи должны стать центрами всех городов, центрами и в географическом, и, тем более, нравственном смысле. Лишь тогда величайшая из задач человека — воскрешенье всех живших когда-либо в прошлом людей — может быть решена, лишь тогда человеческий долг пред отцами и предками будет исполнен.