Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2003)

Много лет проработал отец заведующим отделом кадров в совхозе “Шишкинский”, был председателем профсоюзного комитета. Там до сих пор вспоминают, как ходили к нему за советом, за помощью, если кому бумагу какую надо было написать. Сожалеют: “Вот, не стало Якова Николаевича, и грабли теперь только железные. А он мастерил удобные, с деревянными зубьями, чтобы сено сподручней было сгребать”. И гречишный мед вспоминают. Отец летом жил на пасеке, которую содержал в большом порядке. Я был там в 1962-м году... Пчел отец очень любил, знал все премуд­рости ухода за ними.

Мы были с ним привязаны друг к другу. Телепередачи с моим участием, фильмы, в которых я снимался, он не пропускал. И не дожидался, когда картина пойдет в сельском клубе. Ехал на автобусе в город Читу утренним рейсом. Смотрел там по нескольку сеансов подряд в кинотеатре “Родина”. И всегда при этом плакал. Возвращался домой под вечер... И вырезки из “Советского экрана” хранил.

Умер отец, когда было ему 83 года. Он снился мне последние годы. Но на похороны отца приехать я не смог — сам болел в то время. Побывал в его доме позже, взял на память отцовский столярный инструмент. Съездили мы на могилу. Посидели, поговорили, помянули по русскому обычаю.

Со временем в могильном холме образовалось несколько ямок, там поселились дикие пчелы.

РЕМЕСЛУХА, ГДЕ ВЫДАВАЛИ ТЕЛЬНЯШКИ

После седьмого класса уговорил я все-таки маму переехать во Владивосток, чтобы мне потом в мореходку поступить. И мы, взяв два наших чемоданчика — больше у нас ничего не было, — уехали. К морю.

Но мне не хватало для мореходки одного года. Пришлось пойти в ремесленное. Я выбрал то училище, где учащимся выдавали тельняшки и которое находилось на горе бухты Диамид. А это — ворота в открытое Японское море. Теперь можно было в свободное время убегать на берег — бродить, сидеть, смотреть вдаль, встречать и провожать океанские лайнеры.

Учили там, в РУ-10, рабочим специальностям: на сварщика, на слесаря, на вальцовщика, и стригли новичков наголо. Что такое “ремеслуха” — знает, кто ее прошел. Вот где дедовщина была! Ничего — прятались, когда воспитатели, педагоги уходили домой на выходные и когда старшие ребята становились хозяевами над младшими. Были там разные охотники покомандовать — из переростков, второгодников: “Давай, лысый, гони, чтоб через час бутылка была”. И бегали, даже по ночам, при этом денег на водку никто, конечно, не давал. В лучшем случае сунут тебе двадцать копеек, и доставай, как хочешь. У своих ребят деньги занимали. Собирали. Какие-то заначки в ход шли. Не побежишь, не принесешь — значит, ты получишь: изобьют до потери сознания — да и все.

Ночью купить водку поблизости было невозможно. От бухты Диамид приходилось бежать четыре километра до единственного ночного магазина, на мыс Чуркин. Потом, в темноте, четыре километра назад... И мы, младшие, уворачивались от старших, как только могли. Бушлаты свои под кровати кинем — свернемся и спим. И никто нас не видит. Под кроватями спасались...

Много работали по металлу на разных практических занятиях. Сталь резали, какие-то печки собирали, понтоны в порядок приводили. На этих понтонах со дна погибшие корабли в море поднимают. Они — круглые, металлические. Спускались внутрь через люки и в респираторах там работали — ржавчину терками счищали, она как окалина сдиралась. Сбивали зубилом и молотком... Запах моря и металла помню... Сколько месяцев так пахали! А потом покрывали всю отскобленную поверхность суриком: красили.

После ремеслухи стал я слесарем и должен был отрабатывать на заводе. Но не пошел я ни в какой отдел кадров, а сразу отправился на корабль: мне же в море надо было... В детстве я начитался Джека Лондона. Полюбил его намертво. И сейчас это один из самых любимых моих писателей. Мужест­венный писатель. Побольше бы молодых увлекалось Джеком Лондоном — поменьше бы женоподобных, безвольных людей из наших юношей вырастало. Джек Лондон учит преодолевать, добиваться своего. Благородству учит, отваге, верности в дружбе.

Попал я на корабль к рыбакам — на дизель-электроход “Ярославль”. Подошел к капитану и чуть ли не на коленях уговорил его взять меня в команду. И меня взяли — учеником моториста. Три первые месяца форсунки чистил. Вскоре стал мотористом второго класса. Потом, спустя время, перешел на дизель-электроход “Курган”. В машинном отделении работал. Двигатели стояли там огромные, и шум и грохот — с утра до ночи: механизмы тяжелые работают, движутся непрестанно...

Это были тяжелые, но самые сильные годы моей жизни — годы становления характера. Два года плаванья по трем морям: Охотскому, Берингову и Японскому, и Тихому океану... Ходили к Аляске — там в Бристольском заливе какое-то особое место ловли было: сейнера рыболовецкие добывали селедку. Они перегружали ее к нам в трюмы — и мы уходили обратно во Владивосток, с заходом в Петропавловск-Камчатский, Южно-Сахалинск, на Курильские острова.

Выходит, что детская мечта у меня осуществилась очень рано — когда был я мальчишкой восемнадцати лет. И случилась одна жизненно важная для меня история во втором рейсе. Шли мы к берегам Аляски через Сангарский пролив. Занимал один рейс, как правило, пять-шесть месяцев: это очень важная деталь для моего рассказа.

Однажды выхожу я на палубу после вахты в машинном отделении, и кто-то из команды показал мне издали человека. Строго-настрого при этом запретил с ним разговаривать! Ни слова — ни полслова. Это был крепкий бойкот, вполне этим человеком заслуженный. Как потом выяснилось, водился за ним грех стукачества... И с ним действительно никто из команды не сказал ни единого слова. Даже по делу. Бывало так, что за него и вахты стояли — лишь бы никак к нему не обращаться, не входить ни в какой словесный контакт.

На моих глазах этот человек серел лицом, худел и превращался в свою собственную тень. Смотреть на него было уже невозможно: мучился он страшно. И даже понимая справедливость такого наказания, нельзя было сердцем принять окончательной, жестокой его бесповоротности.

Получилось так, что однажды я все же не выдержал: жалко было человека. Подошел к нему, как всегда — одиноко стоящему на палубе, и попытался с ним заговорить. Нельзя сказать, что мне это удалось — он запустил в меня таким отборным матом! И дружеской беседы не получилось... Потом я понял, что он меня спасал. Он хорошо знал законы моря. И понимал, чем грозит мне мое отступничество.

Да. Он хорошо знал законы моря. И ни на что не рассчитывал, когда бросился за борт. Потом он успел вынырнуть, крикнуть: “Простите, братцы”.

Все правила, соответствующие этой ситуации, были соблюдены. Но... спасательный круг был брошен на несколько секунд позже. А разворот судна по тревоге “человек за бортом” был сделан чуть больше. Конечно, он погиб. Потому что в ледяной воде больше 10—15 минут не продержаться; это было в Беринговом море... Спустили на воду шлюпку, конечно. Искали, как положено. И пошли дальше своим рейсом. Потеряли человека — и будто ничего не произошло. Вот что меня страшно поразило.