Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2003)

15. На стр. 199 Н. Коняев приводит высказывания никольчанки Л. С. Тугариной о жизни поэта с Гетой, о том, что Рубцова чуть ли не держали на хлебе с водичкой. А зачем такие сомнительные высказывания? Чтобы опорочить Г. М. Меньшикову, гражданскую жену Н. Рубцова?

16. На стр. 270 Н. Коняев пишет, что “Людмила Д. (Дербина-Грановская) пыталась влюбиться в Николая Михайловича Рубцова, но ничего из этой попытки не выходило”. Не собиралась она влюбляться, ей от Рубцова нужно было поднабраться поэтического мастерства (поэта она выделила из других и сразу явилась к нему на квартиру в июне 1969 г.). Зачем Н. Коняев приводит систематически высказывания Дербиной с клеветой в адрес Рубцова? Особенно лживо описание Дербиной случая с порезом вены в июне 1970 г. Опубликовано ведь по этому случаю свидетельство А. Романова (1994 г.), которое не приводит Н. Коняев и которое разоблачает Дербину. И почему в своей книге Н. Коняев пишет “поэтесса Д.” и не называет фамилию Дербина, по мужу Грановская?

Есть еще множество неточностей в интерпретации событий, связанных с Н. Рубцовым. Просто нет возможности упомянуть все эти мелкие, казалось бы, детали, которые работают на дискредитацию образа русского Поэта. Как известно, ложка дегтя портит бочку меда. Можно было бы не акцентировать внимание на вышеприведенных и других пассажах, если бы они не использовались скрытыми и принципиальными недругами Н. М. Рубцова. В одной из передач по радио, уже в январе 2002 г., приводились фрагменты из книги Н. Коняева со ссылками на мнение Дербиной-Грановской, которые чернят светлый образ Н. М. Рубцова.

II

Подготовка автором нижеследующего материала была продиктована необходимостью ответа на доводы Т. В. Даниловой, изложенные в ее статье о Николае Рубцове “Русский поэт”, опубликованной в журнале венедов “Волхв”, №1 (22), 2000. С рядом положений статьи Даниловой можно и нужно согласиться: об ожидаемом появлении истинно русского поэта, о неразрывной связи Рубцова с окружающей природой, особенно в родном селе Никольском, о любви к Родине, о поэтическом чутье Рубцова, о высокой оценке В. Кожиновым творчества поэта, о выталкивании Рубцова из Литинститута. В принципе,достоверно мнение автоpa о “друзьях” с бутылками перед гибелью поэта и особенно о натуре “поэтессы” Дербиной-Грановской (с ее звериными стихотворными образами). Т. Данилова очень грамотно, логично выстраивает материал и напористо проводит идею тяготения творчества великого русского поэта Н. М. Рубцова к русской природе, к единению Русского народа с “Божественными Силами Природы”, а в конечном итоге ведет к обоснованию языческого мировоззрения поэта.

Т. Данилова пишет: “Рубцовский могучий дух охватил всю Россию в ее историческом развитии, все ее величие и боль, “ее победы и беды”, чутко уловил “волны и скалы” народной жизни”. Такой пафос трудно перекрыть.

Т. Данилова сообщает неопровержимое: “Поэт внимал лишь своему сердцу и голосу живой Природы и никогда ничего не сделал природе противоречащего, ни разу не сфальшивил...” Проводится и следующая мысль: “Поэт чувствовал глубинную духовную связь с Родиной, ощущал себя частичкой всего русского Рода. Он произошел от народа и жил в народе, а не изучал народ как нечто отвлеченное, в отличие от кабинетных литературных работников”. С большой буквы пишет Данилова слова — Природа, Род, придавая им божественный смысл.

Далее Т. Данилова отмечает: “Рубцов, не упоминая в стихах языческих образов Сварога, Перуна и др., — был язычником, не восхваляя Христа или Ленина, ценил достижения русского народа в эпоху православия и в постреволюционное время. Он воспевал русские святыни, древнейшие и вечные: Природу, Отечество, Волю.

Отчизна и воля — останься, мое божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..”

Зная, что невозможно отрицать объективную реальность достижений советской эпохи, Данилова неуклонно продолжает свою линию. Подводя базу под будто бы языческие представления Рубцова об окружающем мире, она игнорирует вольно или невольно другие известные строки Рубцова. Например, в том же стихотворении “Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны...” Рубцов говорит:

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, —

Не жаль мне, не жаль растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.

В этом сравнительно раннем стихотворении (1964 г.) Рубцов не выражает явно своего мировоззрения. То ли оттого, что он в рамках атеистической цензуры не может афишировать свои взгляды, то ли он полностью не опреде­лился в отношении к религии, то ли от желания предоставить читателю самому определиться.

А Данилова сначала незаметно, а затем все более четко продолжает проводить мысль о творческой ориентации Рубцова на Природу (и тем самым на язычество) и фактически отрицает православную суть поэзии Рубцова. Она “притягивает” поэтическое мироощущение Рубцова к неоязыческой идеологии. Данилова даже ссылается на подсчет языческих и православных мотивов в стихах поэта с помощью арифметики: “Беспристрастный анализ системы образов рубцовской поэзии показал, во-первых, многократное количественное преобладание“языческих” образов над “православными”, во-вторых, существенное превосходство первых над вторыми по яркости и выразительности”.

Прежде всего, разделить в поэзии Рубцова явления природы (“языче­ское”) и духовные образы (“православное”) просто невозможно, все взаимо­связано.

Что касается мировоззрения, то это понятие не застывшее. Как правило, Рубцов, как любой человек, проходил несколько стадий изменения миро­воззрения. Как известно, одни даже в возрасте за 30 лет остаются на уровне восприятия мира в возрасте 14—18 лет (например, зомбировавшись в юности текстами примитивного рок-н-ролла), а другие люди за счет увеличения объема знаний и работы мысли непрерывно углубляются в миропонимании.

Первый период Рубцова — романтический (юношески-любовный и “морской”) длился с 1950 г. фактически до 1959 г., когда он вторично разочаровался в юношеской влюбленности: после расставания с Татьяной Агафоновой (Решетовой) из Тотьмы и с Таей Смирновой из Приютино.

Второй период (ленинградский, с ноября 1959 г. по июль 1962 г.) — условно переходный с эстрадно-юмористическим уклоном, когда Рубцов, “тусуясь” в ленинградских “литературных дворах и задворках” (по его определению в сборнике “Волны и скалы”), писал стихи под влиянием шестидесятничества. Практически вся интеллигенция той поры переболела этой болезнью.