Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2003)

На банкет я не пошел, подвез Аввакумову, Рейна и Людмилу Зайцеву до Союза на Комсомольском, где чествование должно было быть продолжено. Вот тут, в машине, состоялся самый интересный для меня разговор. Он как-то незаметно соскользнул на Пастернака. Женя сказал, что Пастернак был очень расчетливым человеком. Я сделал стойку, потому что только что прочел об этом у Гребнева. Но тут же про себя посетовал, что плохо знаю бытовую историю советской литературы. Женя начал говорить, как точно порою Пастернак владел ситуацией. Так, он настоял, чтобы его имя было исключено под общим письмом писателей, выражающих сочувствие Сталину по поводу внезапной смерти его жены Аллилуевой. Он предпочел написать Сталину личное письмо. Может быть, поэтому Сталин исключил в 1939 году из огромного списка писателей и деятелей культуры, поданного НКВД, две фамилии. Остальные были репрессированы. Этими двоими была Лиля Брик, о которой Маяковский писал в предсмертной записке, и Борис Пастернак. Но Пастернак уже мистическим образом был связан с Маяковским. Он счел необходимым после доклада Н. Бухарина, назвавшего его первым поэтом эпохи на первом съезде писателей, написать Сталину записку, где тонко упрекнул Бухарина, над которым уже сгущались тучи, в недостаточной компетентности: первый поэт эпохи не он, Пастернак, а Маяковский. И эту подставу Сталин, конечно, не забыл.

Мы все недостаточно знаем некоторые свидетельства, продолжил Рейн. Он читал переписку Пастернака с одной французской журналисткой незадолго до присуждения тому Нобелевской премии. “Это был по пунктам расписанный план, кому позвонить и кому написать письмо, чтобы продвинуть дело с премией”. Хотел, очень хотел.

13 февраля, вторник.Утром сложились три семинара: Вишневской, мой и Киреева — и все слушали выступление Андрея Витальевича Василев­ского, главного редактора “Нового мира”. основная сенсация — то, что главными “звездами сезона” Василевский считает три публикации “Нашего совре­менника”. Это мемуары старшего Куняева, документальная повесть о Павле Васильеве Куняева Сергея и роман Проханова “Идущие в ночи”. Речь шла о внутренней энергетике: для Василевского, как, впрочем, и для литературы, очень важен стиль. У Куняева его, в первую очередь, интересует литературный быт.

21 февраля, среда.Идет дискуссия о продаже земли. Может быть, иностранцы и не скупят землю, но южные пределы России заселят армяне и дагестанцы, превратив коренное население в бомжей. Мы, русские люди, открытые, доверчивые, полагающиеся на судьбу и Божий промысел. Обмануть нас труда не составляет. В этом смысле мы недалеко ушли от чукчей.

22 февраля, четверг.У меня была назначена встреча с С. А. Кондратовым у него в офисе на “Щепке”. Сереженька за год не изменился, выскочил ко мне в кабинет откуда-то с заседания директоров. Я подозреваю, что “Терра” уже давно больше, чем просто издательство. Без звука и канители на этот год Сережа дал мне 5 тысяч долларов на первый приз фестиваля и 5 тысяч долларов на приз Евгению Миронову за лучшую мужскую роль. Он ему, Кондратову, нравится. Ах, Сережа, Сережа! Опять мы имеем дело с русским характером! Я ему признался, что если бы не он, я на этот раз, который сделал бы для себя последним, никому ничего не говоря, отвез бы в качестве призового фонда свои собственные собранные деньги. Тогда, конечно, прощай, новая машина, которую я собираюсь купить у Самида, а на своих “Жигулях” я езжу уже десять лет. Сережа пожаловался на актеров и на фестиваль: лишь Лена Корикова, единственная, приехала к нему и его поблагодарила. Обычно наш фестиваль ему даже кассеты с премированными фильмами дать не может! Спасибо никто не скажет. Но, видимо, и он к этому привык, к неблагодар­ности, как и я. И все равно такая щедрость, такое внимание к делу, с которого живет — к литературе, удивительны! Разве какой-нибудь делец реконструирует округу, которую он в процессе своего дела испохабил? Сережа пообещал мне собрание сочинений через год или два. Мне надо торопиться.

“Независимая газета” поместила статью Маши Ремизовой “Духом окрепнем в борьбе. Литературный вечер как зеркало протестного электората”. Это тот вечер, на котором я был в воскресенье в ЦДЛ. В содержание и подробности статьи не вдаюсь, выписываю только то, что касается меня. “Все остальные выступления были выступлениями так или иначе полити­ческими. Станислав Куняев зачитал свой вариант российского гимна, Сергей Есин признался, что вообще не верит в существование литературы отдельно от политики. Его всегда тянуло на изображение всякого рода гаденьких типов, и теперь, глядя окрест себя, он видит необозримое поле деятельности для своей музы”.

Прямо из “Терры” поехал в ИМЛИ, где состоялось чествование Ф. Кузнецова в связи с его 70-летием. Были трогательны его вологодские земляки. Я и сам подобрел к Феликсу, он все же один из редкой породы деятелей. Остальные все разговаривают.

25 февраля, суббота.Я пишу уже в Гатчине, рано утром. Через полтора часа машина фестиваля снова закрутится.

Накануне я больше всего перенервничал из-за Семаго. Несколько дней назад удалось договориться относительно фильма “В августе 1944-го”. Фильм принадлежит Владимиру Владимировичу Семаго, члену КПРФ, парламен­тарию, человеку известному, мне незнакомому, хотя я знаю его в лицо. Кстати, сам Семаго снимался в роли какого-то крупного бюрократа у Говорухина в его “Ворошиловском стрелке”, получилось у него это страшно. Для меня удача на сцене или в искусстве всегда предостережение.

Фильм окутан мистической тайной попыток его создания. Брался Жалакя­ви­чус, были еще попытки. Забегая вперед, должен сказать, что и сейчас в его титрах нет фамилии Богомолова. Простенько: по мотивам романа “В августе сорок четвертого”. Без упоминания автора. В Москве фильм неожиданно посмотрели на Днях Белоруссии. Мнения разделились, на фильм много было вылито грязи. Но я уже давно ни в какие мнения интеллигенции не верю. Пока не посмотрю сам.

Так вот, об истории появления фильма на фестивале. Иметь его престижно, потому что это самая свежая котлетка. В качестве конкурсного фильм уже обещан Рудинштейну, сам Семаго, позже, когда мы с ним все же встретились, говорит мне, что фильм берут в Канн. B. C., которая, несмотря на болезнь, цепко держит фестиваль в руках, очень хочет этот фильм получить. Официально в фильме уже отказано. Я звонить Семаго, потому что никогда не звоню сильному, отказываюсь. Я из тех охотников, которые готовы ждать добычу на тропе. Но B. C. развивает неслыханную телефонную деятельность. По телефону она, представляясь референтом Есина, все же дозванивается до владельца фильма. Тут же составляется некий заговор еще и у меня в институте, в ректорате. Сережа Гончаренко, Руслан, B. C. перезваниваются, и вдруг, заходя ко мне в кабинет, Сережа говорит, что меня спрашивает Семаго. Но здесь еще и совпадение движений звездных орбит. Сын Семаго, семнадцатилетний Денис, впервые написал рассказ. Мы по телефону впиваемся друг в друга. Ничем, как мне кажется, никому не обязанный, я говорю легко и весело. Семаго, видимо, легко возбудимый, доверчивый русский человек. Я говорю об уникальности аудитории, он соглашается отдать фильм нам. Я говорю: садитесь в поезд и на один вечер, на открытие, езжайте к нам. Он говорит: берите билеты. Но в семь часов вечера, когда я уже буквально сижу на чемоданах, раздается звонок: Семаго не едет, за пятнадцать минут до отхода поезда он привезет фильм к вагону. Я-то знаю этих занятых людей, я-то знаю этих “новых русских”! Ничего он не принесет, я не знаю, как мы будем открываться. Я вообще не знаю, как пойдет фестиваль.